два на груди и еще одно на животе. Кровь пропитывала ткань, казалось, на снегу распускались алые цветы.

Элейн кожей ощутила, как изменилась атмосфера. Секунду назад толпа, с любопытством наблюдавшая за разговором, начала будто вибрировать от возмущения. Казалось, что ее и Ковина окружил рой огромных разъяренных пчел.

Почувствовав опасность, Элейн начала медленно отступать. Ковин тоже, не отрывая от нее взгляда, полного ненависти, начал осторожно отходить в сторону.

– Если раны закровоточили, – выкрикнул кто-то, – значит, мормэр убил Магистра!

Толпа загудела, зажужжала, обступая Ковина, не давая ему уйти.

– Господа гвардейцы, – стараясь скрыть нервные интонации в голосе, произнес Ковин, – успокойте народ.

Но те стояли как вкопанные и глядели на покойного.

– За что вы нашего Феолора-то? – визгливо всхлипнула дама в годах.

Послышались рыдания.

– Гвардейцы, это приказ! – прорычал Ковин, делая уверенный шаг к широкой аллее, но окружившие его люди не шелохнулись, не давая пройти. – Лично кишки выну каждому, кто ослушается!

– Это чтоб на принцессе жениться! – раздался гневный голос.

– Ах ты проклятый, собак на тебя нет! – прокричал кто-то.

– Господа, успокойтесь. Я не трогал вашего Магистра. – Почувствовав угрозу, Ковин сменил тон, речь его теперь лилась тягуче, как мед. – Известно, что это дело рук душегуба, которому дали имя Художник.

– Художника нашли убитым, – заявил вдруг один из гвардейцев. – Он мертв уже несколько дней.

Толпа взбеленилась.

– Лжец! Убийца! – кричали со всех сторон.

Люди постепенно сжимали кольцо вокруг Ковина, явно занервничавшего. Он пытался прорваться, но народ стоял плотно, лишь отпихивая его назад.

– Он же постоянно издевался над своими слугами, – заметил кто-то.

– А лекарей всех распугал, уехали кто куда, никто в Нортастере работать не хочет.

– Он моего сына выпорол за то, что тот случайно камнем в его карету угодил.

– Сволочь!

– Будь ты проклят!

– Мразь!

Элейн понимала, что сейчас случится страшное. Застыв, она наблюдала за происходящим, не имея ни сил, ни желания что-то делать. Оддин же решил вразумить людей. Но как он ни пытался пробраться к месту событий, ничего не получалось. Никто не подпускал его ближе, поэтому он начал убеждать всех разойтись с миром.

– Давайте решим все по-человечески! – раздался его низкий голос над толпой.

– Это тоже Торэм! – крикнул кто-то, и сердце Элейн встревоженно сжалось.

Она дернулась вперед, чтобы вступиться за Оддина, но стоящий рядом гвардеец опустил тяжелую руку на ее плечо. Пытаясь освободиться, она воскликнула:

– Он ни при чем! Это другой человек! Он вообще из другого города!

– Уберите его, – отдал тогда кто-то приказ, и сразу пять мужчин подхватили Оддина и поволокли в сторону. Скорее всего, они держали его довольно крепко, но он в любом случае почти не сопротивлялся. Зная Оддина, Элейн догадывалась: он боялся навредить, поранить или убить. И, возможно, не хотел еще больше разъярить толпу.

Вместо этого Оддин продолжал попытки успокоить собравшихся. Ковин в это время тоже не сдавался, повторяя, что не имел отношения к смерти Магистра, угрожая расправой и даже обещая награду любому, кто тотчас поможет ему покинуть парк. Но Элейн знала, это было бесполезно: у горожан появилась возможность избавиться от нелюбимого мормэра. Они понимали: всех под суд не отдадут. А вот казнить, если Ковин спасется, могут.

Сперва она еще слышала его слова: «Я дарую вам!..», «Я убью вас!», «Вы пожалеете!», «Озолочу!». Но вскоре уже не могла ни видеть Ковина из-за окружения, ни слышать за криками озверевшей толпы.

В то время как Элейн полностью заслонили от происходящего, будто во сне она увидела темный всполох: маленькая птичка взвилась к веткам и села рядом с другими. Теперь ошибиться было невозможно: семь свистунов, юрко поворачивая головки, наблюдали за казнью. Раздалось тихое и протяжное пение, от которого появилось чувство безысходности и страха.

Вопль Ковина вызвал волну дрожи в теле. Элейн не чувствовала злорадства, радости, удовлетворения. Она не хотела того, что происходило, и не желала подобной смерти даже проклятому убийце.

Подавленная, она наблюдала за тем, как людская масса в последнем порыве стеклась к центру, полностью поглотив мормэра, а затем быстро растеклась, будто убежавшая каша. Поток оставил после себя вытоптанную землю и лежащего на земле человека.

Оддина отпустили. Спустя мгновение рядом не оказалось никого: ни гвардейцев, ни людей. Остались только два мертвых тела, Элейн и Оддин.

Она подошла к Ковину и отвернулась, борясь с подступившей тошнотой. Люди оказались к нему безжалостны. Оддин не спешил. Какое-то время он стоял в стороне, отлично понимая, что шансов на спасение у брата не было. Затем, набрав воздуха в грудь, все же приблизился.

Всхлипнув, Элейн подалась навстречу и, обвив талию, прижалась к его груди. Она не была уверена, пыталась ли успокоить или найти успокоение. Хотела поддержать или найти поддержку.

Ощущая странное опустошение, Элейн искала подходящие слова, но не находила. Она чувствовала, как напряжен был Оддин, слышала, как он пару раз издал что-то вроде всхлипа, и боялась, отстранившись, увидеть, что он плакал.

Ей хотелось выразить сожаление, но, казалось, он не поверит. Хотелось оправдаться – она не знала, что все сложится таким образом, – но это виделось бессмысленным и жалким. Хотелось спросить, что делать дальше, предложить помочь с телом, начать действовать, но это звучало бессердечно.

Наконец она выдохнула:

– Мне жаль, что тебе больно.

Оддин прижал ее сильнее, и ей стало легче: он не злился на нее.

– Что я могу сделать? – спросила она тихо.

Он вздохнул и чуть отстранился.

– Пожалуй, надо найти полицейских.

Элейн кивнула, охотно беря на себя это дело. Ей хотелось уйти, да и сиюминутная задача отвлекала от потери смысла и цели.

Им пришлось провозиться в парке до полудня. Вскоре после того, как тело Ковина унесли, к месту прощания с Магистром Света вновь начали подтягиваться люди. Было странно: город только что самым варварским образом избавился от мормэра, а все вели себя так, будто ничего не произошло. Впрочем, в полиции атмосфера была совсем иная. Люди суетились, пытаясь понять, как действовать в такой необычной ситуации. В ратуше, наверное, тоже царил хаос.

Элейн всюду ходила за Оддином, который хоть и выглядел хмуро, держался хорошо: был собранным и раздавал указания, пытаясь решить сотню вопросов одновременно.

Только одно дело он откладывал как мог. Они не обсуждали это с Элейн, но она отчего-то догадывалась, что Оддин готов был съездить в Кападонию и обратно, но только не идти домой к госпоже Торэм.

Однако день закончился, все, что нужно, было сделано, и Оддин тяжело посмотрел на Элейн.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила она.

Он кивнул быстрее, чем она закончила вопрос.

Дверь им открыла уже знакомая служанка. Она выглядела обеспокоенной, но