— Я не верю. Не уходит тяжесть с души!.. — воскликнул царь в отчаянии.

— Ты не веришь мне?

— А ты себе веришь?

Теперь Гефестиону надо было оправдываться и защищаться.

— Хорошо. Дай мне еще время. Я смирюсь, я буду стараться, имей терпение. Все быстро произошло… Все перемелется, все будет хорошо, — бормотал Гефестион, убеждая и себя самого, а потом вскинул голову и с чувством признался: — Я много думал и знаю, что я не вправе требовать от тебя отказа от любви… Любовь дается богами, а противиться их воле — большой грех. И потом, любовь — это такой подарок… Я все понимаю головой, я смирюсь… Я знаю, что она замечательная, я же не слепой. Меня и так совесть замучила, последним негодяем себя чувствую…

— Вот теперь я тебе верю. Но только не вздумай считать себя виноватым. Ты ни в чем не виноват, никто ни в чем не виноват. Так распорядилась судьба. Я благодарю тебя, любимый, спасибо за любовь.

Гефестион сдержал свое обещание. Да, ему понадобилось много времени. И лишь на Ниле он окончательно сбросил тяжесть с души и совести и… расцвел. Во время Дионисий, когда он целовал Таис на глазах у изумленной толпы, сердце Александра возликовало от радости, ибо он достиг очень важной победы: там, где по всем законам жизни должны были царить соперничество и ненависть, он добился мира и дружбы.

Александр улыбнулся. Он в Египте, о котором мечтал с детства, с ним его любимые, друзья. Ему все удастся, он хозяин жизни. Впереди масса неизвестного, манящего и интересного. Скорей бы завтра, так много надо успеть, так хочется жить, рисковать, придумывать, играть. И он — самый счастливый человек, ибо имеет то, о чем другие и мечтать не смеют. Он улыбнулся, казалось, всем телом от избытка радости жизни, обнял Гефестиона и уснул быстро и сладко.

Как сбитый колесницей пес, отлежавшись в канаве, приходит в себя, отряхивается и бежит дальше, так и Александр быстренько управился со своим кризисом, чтобы заняться чем-то поинтереснее. Сейчас ему было интересно играть в фараона. Он подчинил игре на какое-то время свою непоседливость и принял участие в ритуале «утреннего туалета фараона». Знатнейшие люди страны, жрецы, сановники и военачальники считали за честь присутствовать при этом обряде: пока рабы обслуживали царя, чиновники отчитывались о проделанной работе, и писцы записывали приказы фараона.

Сначала слуги умастили тело Александра благовонными маслами и разрисовывали глаза краской из малахитового и галенитового порошка. Потом его одевали: поверх короткой набедренной повязки с передником, расшитым драгоценными камнями, надели гофрированную длинную юбку. На голову повязали царский платок «немес» с золотыми и синими полосами, закрепили его золотой лентой с уреями (змеи), а поверх надели «атеф» — сложное сооружение-корону Верхнего Египта с двумя высокими перьями, помещенными на рога барана. Между ними сверкал золотой диск, символизирующий Амона, сыном которого был фараон Александр. Золотые сандалии почему-то не принято было надевать, их держал в руках специальный человек. Много позже Александр шутил, если не сразу находил свою обувь, закинутую в спешке в комнате Таис: «Хожу тут босой, как фараон».

Пока же фараон, великолепный двадцатичетырехлетний бог, приносил жертвы богам Египта — воду, вино, молоко, статуэтки богини истины Маат и возносил им свою молитву: «Слава вам, боги и богини, владыки неба, земли и вод. Широки ваши шаги на ладье миллионов лет рядом с вашим отцом Ра, чье сердце ликует, когда он видит ваше совершенство, ниспосылающее счастье стране Та-Мери. Я ваш сын, сотворенный вашими руками. Вы меня сделали властелином, да будет он жив, невредим и здоров, всей земли. Вы сотворили для меня совершенство на земле. Я исполню свой долг с миром. Сердце мое без устали ищет, что сделать нужного и полезного для вас».

Ритуалы, молитвы, прием послов плавно перешли в пир до ночи. В зале с колоннами в виде цветов лотоса расставили маленькие столики и заполнили их всевозможной едой: мясом, дичью пустыни, диковинной птицей. Многообразная свежая, соленая и вяленая рыба отвечала всем вкусам. Из овощей особенной любовью македонцев пользовался салат-латук — растение бога Мина. Ему приписывалось феноменальное влияние на половую силу мужчин, поэтому неудивительно, что на него в основном и налегали, да так, что повсюду только и слышался дружный хруст.

Таис старалась не переедать, что было непросто при таком изобилии. Ей это удавалось с помощью уловки — она надела обтягивающее египетское платье, оставляющее открытой грудь, плечи и ноги, и это дисциплинировало ее. Она знала, что выглядит потрясающе — красноречивые взгляды мужчин кричали об этом. Ей нравилось быть лучше всех, и она была лучше всех, хотя надо отдать должное египтянкам, — они отличались хорошим ростом, стройностью, прекрасной осанкой. Она вырабатывалась привычкой во время пиров и церемоний носить на голове плохо закрепленную шапочку с масляными благовониями. Но куда им было до афинянки; все у них казалось каким-то смазанным, вытянутым по сравнению с упругими, крутыми формами Таис. Вон как косится на нее своим накрашенным глазом Александр.

Под конец пира, когда публика достаточно напилась вина, пива и ликера, столь любимого египтянами и столь непривычного для македонцев и греков, царь дал знак Таис, чтобы она шла спать, то есть ждать его. И она ждала его в роскошной кровати за газовыми, расшитыми золотой нитью и драгоценными камешками, драпировками…

— Что это ты меня дразнишь? — начал он издалека, снимая многочисленные украшения и раздеваясь.

Таис невинно похлопала ресницами, о чем, мол, речь?

— Хочешь всем показать, что ты красивее всех? Я это и так знаю. А, неджем (сладкая)?

Таис не отзывалась, молча улыбаясь со своего великолепного ложа.

— Я и злополучного салата не ел, а тяжело мне было. Спасибо, передник меня спасал, тяжелый, из чистого золота. Колокольного звона не слышала? — рассмеялся Александр.

— Ты меня упрекаешь?

— Нет, что ты, как можно… Ну, наконец!.. — Он лег на нее, вздрогнул и застонал от оглушившей, раздавившей его страсти и продолжил свою мысль только после того, как утолил нетерпеливую жажду близости и снова обрел способность соображать и внятно разговаривать.

— Как можно тебя упрекать в том, что ты прекрасна, что сводишь меня с ума, что я не могу оторвать от тебя ни глаз, ни рук. Я же так счастлив с тобой! — и без всякого перехода: — Но еще раз я не дам себя втянуть в эти церемонии; отдал дань традиции и ладно. Если меня каждый день часами брить будут, что я вообще успею в жизни? Навесили на меня золота полталанта, тяжелей, чем доспехи. Разули, накрасили, как женщину. — Он рассмеялся своим низким, волнующим смехом. — Завтра — на охоту в пустыню, на антилоп, с колесницей. Разомну кости.

— Опять в пустыню, — жалобно пролепетала Таис. — Ты месяц провел в пустыне!

— Но я же не охотился, — резонно возразил Александр.

— Возьмешь меня?

— Возьму, моя кошечка. Как же кошка по-египетски?

— Тамит.

— Я не ошибусь, если скажу, что эта богиня с кошачей головой наверняка здешняя богиня любви?