— Ах, глупости…

— Таис, ты недооцениваешь одной важной вещи. Ты не понимаешь силы своей красоты.

— Ах, глупости. На свете так много красивых женщин, куда красивее меня!

— Никакие не глупости, — возразил Александр. — Да, есть разные красивые женщины. Но в тебе есть нечто, что выделяет тебя из толпы даже самых красивых женщин.

— И что это?

— Трудно сказать. Вот я все думаю и думаю… — он усмехнулся. — Но что-то такое чувствуется, — он даже потер пальцами, как бы ощупывая невидимую материю. — Ты обратила внимание, что люди в твоем присутствии стараются быть умнее и выше, проявляют себя с лучший стороны?

— Да-а-а? — протянула Таис свое афинское.

— Да, детка, да, — усмехнулся Александр.

Таис поняла, что Александр не скажет ей всей правды, и не стала его пытать. Несмотря на то что он был человеком общительным, любил поговорить, а иной раз и заговорить до смерти, из него нельзя было вытянуть то, что он хотел оставить для себя.

— Ну, ладно, что ты мне принес? — напомнила Таис с улыбкой.

Александр снова смутился. Таис заметила это по едва заметному движению век. Он развернул пакет и поставил перед ней египетский ларец с изумительным рельефом на крышке. Они сели рядом, и, почти касаясь лицами, рассматривали резьбу по дереву: сад, беседка из винограда, в ней молодой фараон и его прелестная жена, она протягивает ему букет лотосов. Они полными любви глазами смотрят друг на друга. Таис задохнулась от восхищения. Запечатленная в дереве любовь двух людей, живших много лет назад, а как это современно, вечно.

— Смотри, она похожа на тебя. Такие же руки, грация, глаза такие нежные. И платье такое у тебя есть. — Они поулыбались друг другу какое-то время молча. — А это, видимо, я. Внешнего сходства гораздо меньше, но зато чувство передано правильно. Видишь, как он на нее смотрит… И уреус у меня такой есть, — быстро перевел Александр разговор на второстепенное.

— Спасибо, твой подарок изумителен. Я буду любить эту шкатулку и положу туда мои египетские вещи, которые мне так дороги. Правда, нам там было хорошо, да?

— Да, нам хорошо вдвоем, — Александр ответил не совсем на ее вопрос, но сказал то, что чувствовал сейчас. — Но это еще не все. Открой.

Таким смущенным Таис его еще не видела. Она открыла крышку и нашла внутри папирус, исписанный его рукой.

— Это не я сочинил, я не могу, как ты… Но если бы я мог, то написал бы именно так.

Таис начала читать вслух:

Я люблю сладкое дыхание твоего рта,

Я каждый день восторгаюсь твоей красотой.

Мое желание — слышать твой прекрасный голос,

Звучащий, словно шелест северного ветра.

Жизнь возвращается ко мне от любви к тебе,

Дай мне твои руки, что держат твой дух,

Чтобы я мог принять его и жить им.

Называй меня моим именем вечно, а мне

Без тебя всегда будет чего-то не хватать.

Таис, растроганная и испуганная, читала все медленнее и тише, пока не перешла на шепот. Она как бы оказалась в самом сокровенном уголке чужой души и чувствовала себя переступившей запретную грань. Нет, это не так, он позволил ей зайти в святая святых. Ведь она не посторонняя, все это касается ее, обращено к ней. Слов у нее не было, а чувства были, больше, чем она могла удержать… Она обвила его шею руками, прижалась к теплой щеке, уткнулась носом в его волосы и изо всех сил сдерживала рыдания. От волнения и смятения сердце ее колотилось, и она почувствовала, что сердце Александра бьется так же быстро и громко, как и ее. Но самое удивительное, их сердца бились в такт, как одно. «Александр…»

И вот они снова, как год назад, в Финикии, в Тире, снова поют сладкогласые соловьи, снова миром правит красавица-весна — их вторая. Как странно и дико, что Таис хотела умереть от безответной, ненужной ему любви. А если бы действительно умерла, и жизнь бы кончилась, еще не начавшись по-настоящему? И она никогда не узнала б его любви, не прожила этого удивительного года, невероятного по счастью и близости двух сердец?! Год промелькнул, как один день, один счастливый вздох. Таис с уважением и удивлением своей выдержке вспоминала, что ей приходилось проживать месяцы без него, вдали от него. Как она смогла? Сейчас же она с трудом выдерживала несколько дней.

Настоящая жизнь бывала только с ним. Таис и жизнь свою запомнила так странно — урывками: когда Александр рядом — остается яркое воспоминание, когда его нет — ничего не остается в памяти, одна пустота, как в мозаичной картине, от которой отвалились куски рисунка. Если Геро напоминала ей, что пару декад назад они встречались со старой знакомой из Афин, Таис этого совершенно не помнила, зато помнила все, касающееся Александра. Она мысленно общалась с ним всегда.

Александр принес жертвы Малькарту-Гераклу, чувствуя, что ему и его армии предстоят дела потруднее, чем те, которыми прославился его легендарный предок. Будучи большим поклонником театра, Александр устроил театральные состязания. В роли хорегов выступали критские цари, стремившиеся перещеголять друг друга в размахе и роскоши своих постановок со всеми театральными фокусами и эффектами: движущимися кораблями, прыгающими дельфинами, шумом бури, появлением богов среди громов и молний. Судьи присудили венок знаменитому афинскому актеру Афинодору, а не Фессалу, за которого тайно болел царь. Александр признался, что отдал бы полцарства за победу Фессала. Но и к победителю Афинодору он отнесся щедро — заплатил за него штраф, наложенный афинянами за его неявку на Дионисии.

Перед дальнейшим походом в глубь материка Александр хотел устроить все дела на побережье. Его волновала нестабильность в Греции, где Афины продолжали оставаться скрытым, а Спарта — открытым врагом. На Крите и в Пелопоннесе спартанцы воевали с приверженцами Александра. Им на помощь Александр отправил флот, поручив ему также очистить море от пиратов, этого вечного бича морской торговли.

На севере Заиорданья на краю пустыни Александр приказал Пердикке основать ряд городов и населить их колонистами из Македонии и Греции и ветеранами, не способными по состоянию здоровья участвовать в походе. Один из этих городов в честь македонской столицы назвали Пеллой. Как и в случае с Александрией на Ниле, царь хотел заселить необжитые территории, не вступая в конфликт с местным населением. Александр ожидал, что эти города станут не только богатеть от прибыльной торговли со страной пряностей Аравией и защищать Северную Палестину от кочевников, но также распространять эллинскую культуру и образ жизни в местах, где культура по сравнению с Элладой была менее развитой.

В Тир вернулся старый друг Александра Гарпал, который год назад растратил казенные деньги и из страха перед наказанием бежал в Грецию. Гарпал чистосердечно раскаялся и умолял Александра о прощении. Александр решил дать ему еще один шанс в жизни. Гарпал хромал от природы, и это отразилось на его характере. Он был образованным человеком, другом юности, одним из сосланных Филиппом, за якобы дурное влияние на Александра. (Был и такой эпизод в воспитательной деятельности Филиппа в кошмарное для любого родителя время переходного возраста, когда дети отбиваются от рук и восстают против родительского авторитета.) Из сосланных Филиппом друзей Александр не забыл никого: Птолемей был позже назначен телохранителем. Гарпал — казначеем, Эригий стал гиппархом (начальник конницы) союзников, брат его Лаомедонт, владевший двумя языками и персидским письмом, ведал пленными персами. Неарх одно время был сатрапом Лидии, но Александр любил иметь его при себе, так же как и Гефестиона, который выполнял всевозможные поручения то при штабе, то на флоте, то по дипломатической линии. Птолемей выбрал местом своего изгнания Афины, поэтому Таис и знала об этой истории. Надо сказать, что Птолемей тогда даже обрадовался своему наказанию, как будто предвидя, что эти два афинских месяца изгнания рядом с Таис окажутся самым счастливым временем его жизни.