– Может, Фил? Он тут все просился в преферанс поиграть…

– А кто еще? Сама знаешь, в какую рань они все ложатся спать.

Кто-то топтался на крыльце, не решаясь войти.

Рывком распахнул двери. Яркий четырехугольник упал на мокрые доски и запрыгал по ступенькам вниз – туда, где четкая граница света и тени расползалась, дробилась во множестве выбоин, наполненных водой.

Светка отложила вязание и тоже вышла на крыльцо.

– Сережа, – шепотом сказала она, – погляди.

К сырой бревенчатой стене дома жалась крохотная фигурка.

– Эй, – тихонько сказал он, – ты чья?

Девочка отделилась от стены. Теперь, когда она вступила в полосу света, он понял, что она старше, чем казалась вначале: лет десяти. Худенькая, хрупкая, почти прозрачная. В русых прямых волосах сверкала и переливалась водяная пыль.

– Ну, заходи, – и отступил, освобождая проход, – не бойся.

Девочка молча скользнула в дом. Платье – такое мокрое, что даже не понять, какого цвета, – облепило тощую фигурку. Он поймал удивленный взгляд Светки, молча пожал плечами.

– Ты чья? – повторил. Девочка смотрела на него прозрачными, почти бессмысленными глазами.

– Да оставь ты ее, – недовольно сказала Светка, – погляди, она ж вся мокрая. Ей же холодно!

И уже девочке:

– Снимай скорее.

Та, отвернувшись, покорно стянула через голову бесформенную потемневшую ткань и оказалась в полотняных трусиках. Спина у нее была совсем незагорелая, с выступающими лопатками и острыми позвонками.

Светка отобрала у нее мокрый комок материи и, сняв с крюка его любимую купальную простыню, набросила на девочку. Закутала, начала растирать.

– Ты не очень-то, – заметил, – ее наверняка мать ищет.

Обернулся к девочке:

– Где твоя мама?

Та поглядела на него пустыми глазами. Он вздохнул.

– Какая-то она… Может, дурочка местная?

– Ты ее раньше видел?

– Нет. Но в деревне всегда есть своя дурочка.

– Брось. – Она покачала головой. – Мы тут всех знаем.

– Может, дачники?

– Думаешь кто-то еще приехал? Вечером?

Он опять вышел на крыльцо. Дождь шлепал по лужам, как тысячи жаб – вокруг стоял неумолчный шорох, но никаких посторонних звуков больше не было. Ни урчания мотора, ни хлопанья дверей, ни голосов. И темно было вокруг, словно до начала времен, – не светилось ни одно окно, черная листва под ударами водяных плетей слабо шевелилась на фоне черного неба.

Вернулся, в ответ на вопросительный взгляд Светки покачал головой.

– Никого.

Та обеспокоенно поглядела на девочку.

– Может… пройдешь по деревне?

– Толку-то? Если родители хоть что-нибудь соображают, сами нас найдут.

– А может, у нее нет родителей?

– Ну, кто-то же должен быть.

– Может, из Рождественского? Убежала из дому?

Пожал плечами.

– Может, и так. Не выгонять же – пусть переночует. А я завтра туда съезжу. С утра и поеду. Там родители небось с ума сходят. И почему она, черт возьми, все время молчит?

И вновь обратился к девочке:

– Послушай, ты говорить умеешь? Ты ведь в Рождественском живешь, да?

Зрачки у нее были расширены, и оттого бесцветные глаза казались почти черными. Она неотрывно глядела на него, по бледному лицу прошла тень улыбки.

– Папа, – сказала она. Он сел на стул.

– Ну вот, – вздохнул, – приехали.

* * *

…Он устало накручивал педали, возвращаясь в Копалиху. Поездка ничего не дала. Пожилой участковый, сидевший в белом одноэтажном здании с табличкой «Администрация», где были еще почта, телефон и почему-то химчистка, лишь покачал головой.

– Нет, никаких заявлений не поступало. Да и вообще… Если бы что-то было, я бы знал. Народу у нас немного, все на виду.

– Заберете ее?

– Куда я ее дену? – раздраженно ответил тот. – К себе, что ли, поселю? Так у меня у самого трое. Вы адрес свой оставьте – я с районом свяжусь. Или сами заезжайте через пару дней.

– А девочка?

– Пусть пока у вас поживет. Куда ее девать?

Участковый неожиданно оживился.

– Послушайте, а может, она из приюта?

– Какого приюта?

– Ну, из интерната. Тут у нас интернат неподалеку. Для умственно отсталых. Вы ведь говорите, она того, не в себе.

– Да, – задумчиво сказал он, – похоже.

– Хотя нет, сигнал бы был… ну все равно сходите.

Интернат стоял на отшибе. Дальше уже ничего не было, лишь уходившие вдаль холмы, перерезанные оврагами, и чахлые рощицы, которые постепенно сливались на горизонте в сплошную синюю стену леса.

Железные ворота в глухой стене были закрыты, и калитка тоже – пришлось долго жать на кнопку звонка, прежде чем та распахнулась.

– Вам кого? – спросила пожилая женщина в косынке до самых бровей.

– Мне бы заведующую.

– Вы папаша?

– Что? – не понял он.

– Родительский день завтра.

Она осуждающе взглянула на безответственного отца, перепутавшего родительские дни.

– Нет-нет, – заторопился, – я не отец. Я хотел узнать… Понимаете, к нам с женой приблудилась девочка.

Она поглядела на него с еще большим подозрением.

– Может, это ваша? Я хочу сказать – из вашего интерната?

– Вроде нет, вроде у нас никто не пропадал.

Тем не менее отодвинулась, пропуская его.

– Матвеевна!

Подошла еще одна пожилая женщина, на этот раз в крутых завитках перманента.

– Вот. – Дежурная ткнула в него корявым пальцем. – У него, говорит, девочка какая-то…

– Прием в июне был, – неподкупно сказала та, – и вообще мест нет.

– Нет-нет, – снова завел уже ставшую привычной пластинку, – …и ваш участковый сказал, что может, она отсюда, – закончил он.

– Отсюда? – Та покачала головой. – Ну уж нет, наши все на месте.

По двору проходили дети, вероятно, направляясь в столовую. Шли колонной, попарно, держась за руки, и очень, видимо, старались идти в ногу, но все время сбивались. В жарком дрожащем мареве поднимавшихся с земли испарений они походили на инопланетян, как их обычно рисуют – большие головы, утопленные под лоб глаза, крохотные, непропорциональные ручки и ножки.

Его непроизвольно передернуло.