Он тогда ещё работал в институте, зарплаты катастрофически не хватало, тем не менее каким-то — непостижимым теперь уже образом — Ширин выкраивал из этой самой зарплаты деньги на покупку очередной книги, «без которой нельзя жить», — с чем Лиля была в принципе не согласна, но как-то всё это она терпела… И однажды Миша Озерский, у которого Ширин приобретал очередное сокровище, спросил его, не хочет ли он смотаться в Кишинёв, где прорва худлита, совершенно свободно они там продаются, книги, можно покупать хоть чемоданами, — что Озерский и предлагает ему сделать вместе с его, Озерского, двоюродным братом, в четыре руки привезти из Кишинёва четыре чемодана, набитые томами Цветаевой, Гумилёва… для расширения его — Озерского — книготорговли. «Чем плохо? — сказал Озерский. — Когда вы ещё побываете в Кишинёве, — плюс к расходам — по полторы сотни на брата… Ну, то есть и тебе, и брату — по полторы», — рассмеялся он, и Ширин, поначалу возмутившийся даже самим вопросом… неожиданно для себя согласился. Взял отгулы и поехали с Мариком на поезде в Кишинёв, где они очень быстро набили чемоданы так, что больше им было уже просто не увезти — в четыре руки… Следом ведь не шли… четыре великана, двадцать четыре НЕ несли чемодана… А денег осталось ещё очень много, Озерский как-то не рассчитал, и больше половины они не смогли потратить, и вот это ощущение — туго набитые, смехотворно выпирающие в стороны карманы брюк, набитые пачками бумажек, тогда ещё с Лениным, штабеля книг, лежащие в автоматических камерах хранения… Как будто это был их передвижной книжный шкаф, поставленный на попа, на вокзале… И вот эти дворы, пахнущие какими-то тонкими специями, во всяком случае, так Ширину запомнилась легендарная улица, которую гладили их тени и руки, — он щупал дома, стены, прикасался к их шероховатостям… Ну да, по дороге в Москву они вдруг вспомнили, что оба никогда не были в Одессе, и решили сделать небольшой «крюк», на цене билетов не очень-то это и сказалось, мелочь, Озерский-старший не стал даже вычитать это из их «четырнадцатой зарплаты»… И так они гуляли всю ночь с выпученными карманами, вбирая в себя ночной город, на ощупь пробираясь к порту, где и застал их рассвет. Было клёво увидеть море посреди зимы, там ещё был снег и синяя ледяная корка, а за ней уже зеленел прибой… И они видели оттуда, снизу, как девушка обняла Дюка и поцеловала, кажется, в губы, а потом стремглав сбежала Потёмкинской лестницей, растворилась в утренних сумерках.

И без малого через тридцать лет Лев сидел на скамейке, на станции метро «Мэрилебон», не совсем уверенный, что это ему тогда не приснилось, — сон на ходу, бывает, переносной сон, на ногах… И ведь такое посещение города — на одну ночь — разве само по себе не сновидение… «И в этом смысле весь этот Лондон…»

Особенно Ширин это явственно почувствовал, когда он понял, что почувствовал… Тот, другой.

Может быть, это был его двойник, всё могло быть… Но даже если это в самом деле был двойник, Ширин это наверняка знать не мог, потому что в анфас этого человека он так никогда и не видел, весь разговор происходил вполоборота.

И человек не сказал ему в ответ: «Сэр, мне кажется, что мы с вами находимся во сне», — но для того чтобы такое услышать, особых телепатических способностей уже как бы и не нужно было…

«Простите», — сказал Ширин и тихонько коснулся плеча незнакомца.

Да, он принял такое решение: сказать человеку, что у того на спине висит железный крюк.

Это напоминало ему какой-то старый английский анекдот… «Сэр, вам не кажется, что в этом фонтане водится форель…»

Но он выбросил все английские анекдоты из головы — это удалось…

Наверно, потому, что краем глаза увидел, что он читает…

Для этого не надо было «заглядывать через плечо»: фолиант, который незнакомец достал из сумки, раскрыл и держал в руках, был большой, массивный, на глазок Ширин дал ему не меньше трехсот лет…

Это же подтверждали бумага и шрифт, а что касается содержания, тут Лев остановился, погружаться не стал, заметив только первые слова: «Во время моей первой поездки в Сент-Эндрю…».

Потому что текст был на немецком, Ширин на мгновение усомнился, что он перелетел в Лондон наяву, перевёл взгляд с готического шрифта на окружающее пространство…

Да, он был в Лондоне, несомненно, где у первого встречного — может быть, и немца, на коленях лежал немецкий фолиант, который наверняка стоил серьёзных денег, и Лев сказал себе, что пока он сам занимается вот именно «по жизни» одной какой-то несусветной ерундой: книги кишинёвского издательства, жёлтая бумага, блёклый шрифт, как будто сразу же засвечивающийся на дневном свете…

Или вот ещё лучше: перевоз из страны в страну ученической тетради малахольной немецкой официантки…

Да они выглядели — новые кишинёвские — старее, чем вот эта древняя… А вот где-то рядом совсем человек тем временем занимается настоящим делом , глубоко нырнул и вынырнул… откуда-то — оттуда … с чем-то ценным… может быть, целым литературным памятником… А что крючок, даже если это был и рыболовный, он вместе с ним оторвался-уплыл, этот библиофил-антиквар, или кто он там, похожий на… точнее, манускрипт — похож на наживку, на которую библиофила ловили, но не поймали — на крюк…

«Сэр, — сказал Ширин, — у вас на спине висит большой железный крюк».

Да, вот так и сказал: «A huge iron hook».

Незнакомец после этого полностью не повернулся, но как бы несколько скрутился — так, что получилась асана, похожая на ту, в которой… ну, то есть в каком-то её подобии… пребывал и сам Ширин… но название которой Ширину только теперь припомнилось: «Полупоза царя рыб».

Ну или четвертьпоза: ноги он не подобрал, не скрестил, вообще не поднял на скамью… но повернул, как полагается, голову — до упора, не поворачивая корпус, завёл руку за спину — и там пошарил… но до крюка не дотянулся, не достал… и молча скосил — в зазор между стеклом очков и щекой — на Ширина удивлённый глаз…

Ширин сказал: «Простите, сэр, вы, наверно, не поняли, моё произношение оставляет желать лучшего. Я только хотел сказать, что…»

«Я прекрасно понял ваше произношение, — сказал, сидя всё в той же позе, судя по произношению, теперь уже явный лондонец, — просто сам смысл ваших слов настолько странный, что я… Даже не знаю, что и подумать».

Так, как будто Ширин сказал не то, что сказал, а «…мы находимся во сне» например.

«А что тут думать, — сказал Ширин, — если позволите…» — и, тихонько отцепив крюк длиной не меньше четырёх сантиметров, он показал его незнакомцу.

Собственно, даже не показал, а протянул, типа «вот».

— Это не моё, — сказал тот.

— Как — не ваш? — сказал Ширин. — Вы хотите сказать, что вы на него попали… Или не вы… Но я не знаю, что произошло на самом деле… Я знаю только, что он висел у вас на спине. Ну, зацепились где-то, бывает, — он хотел было рассмеяться, но незнакомец так серьёзно смотрел на него своим правым глазом… и этот фолиант — Лев пожалел, что щепетильность не позволила ему углубиться в текст, а теперь уже было поздно — незнакомец закрыл его и спрятал куда-то глубоко на дно кожаной сумки. И снова посмотрел — вполоборота — на Ширина, у которого в этот момент и появилось это чувство — что он знает, о чём думает этот человек: что этот крюк… и не только этот крюк, но всё вокруг… суть сон.