Тот ещё не пришёл, и они с дядей Саней — который появился через полчаса после Паши — ещё час примерно просидели, ничего не заказывая, не считая кофе, никто их ни о чём не спрашивал, а те двое с мобильниками… так и сидели по-прежнему, в другом конце зала, по пояс в сугробе, к ним подвозили на тележках всё новые суши, сушини, водку, и вот эта картина, при всём её освещении — искусственной ночи… снаружи в тот день шёл первый снег и сразу таял или скапливался вот здесь… это рисовалось Паше сейчас едва ли не чётче, чем ярко освещённое и всё-таки… какое-то ещё более призрачное, что ли, чем то… настоящее, сегодняшнее содержимое помещения.

Наверно, у него была высокая, да… но и не очень высокая — температура, а не марочный флешбэк… то есть он не бредил — он просто находился в таком своеобразном оцепенении — как на той же Планёрной, только теперь это было не от пейзажа… а от этого — как будто, наоборот, поверх того другого, тёмного царства… нарисованного лучом в воздухе сабантуя…

Теперь были люстры, пылал хрусталь, столы были все заняты, у всех были сияющие лица, вокруг которых плавали, как мыльные пузыри, круглые розовые бокалы… и радостные люди, выдувавшие их… тоже вставали и плавали по залу, и всё это перемешивалось, как в Фейсбуке, наполненное каким-то веселящим газом, люди то и дело отодвигали стулья и пересаживались от одного столика к другому… от нашего — к вашему… они знали друг друга… они обнимали друг друга за плечи… трепали друг друга по щёчкам… они наперебой ворковали-хохотали… и Паша, как бы сквозь лёгкую дымку, узнавал некоторые лица…

Фамилий он не знал, но лица, лица… каким-то непостижимым образом не узнать было невозможно, и, живя за семью границами… и не только в Фейсбуке — в Фейсбуке он их в общем потоке узнавал как раз потому, что уже где-то видел…

Может быть, ещё в N-ске… где он тоже, впрочем, едва ли смотрел телевизор в зрелом возрасте…

Он подумал, что потому-то и знает не всех, наверно… например… вдруг он заметил, что напротив него, примерно в двух метрах, стоит и смотрит — прямо на него — маленький человек…

Да, Паше, по-прежнему стоящему на пороге заведения в мокром свитере — куртку он уже повесил на крючок гардероба… — только что казалось, как чеховскому архиерею, что он сам маленький, а все вокруг него огромны… теперь же перед ним стоял маленький человечек, живой плеоназм… и он подумал, что очерёдность этих «пульсаций»… этих «увеличений» и «уменьшений» — утешительна на самом деле… у архиерея было как раз наоборот, а он, может быть, в этот раз выживет, просто простуда, интерференция…

Человек в клетчатом пиджачке не уходил, он стоял перед Пашей и, сморщив маленький лоб, смотрел на него, как будто читал в нём , перехватив незаметно его взгляд…

Да-да, когда Паша в свою очередь посмотрел на человечка, он успел заметить на этом лице как будто отражение… своих собственных мыслей… или, во всяком случае, того, что человечек принял за его мысли…

Он напоминал какого-то известного актёра… не Светин, нет… какой-то новый… при этом у Паши не было сомнений, что это не он, то есть если и актёр, то не тот — фамилию которого он, впрочем, так и не смог вспомнить… просто, наверно, у этого был тот же самый — очень выразительный — способ показать, что он прочёл мысли собеседника и… морщась и как бы одновременно ругая себя за то, что лезет не в своё… дело, и чуть ли не побивая себя самого за это — сам на себя замахиваясь… и даже уже заранее извиняясь перед вами, но всё это — бесшумно… Вслух же… человечек, стоявший перед Пашей… морщась, как от лёгкой боли, от своей догадки и про себя уже ругая себя за это и… как будто уже готовый сразу извиниться… всё-таки выговорил:

— You are the communist?