Эш ответила: «Супер».

И они ушли.

А мы с Кори остались.

Кори сел за пианино и сыграл песню Exit Music (For a Film) в аранжировке Брэда Мелдау. Это меня немного отвлекло. Потому что когда барабанщик начинает играть на другом инструменте, это всегда своего рода шок. Все равно что собака, которая вдруг заговорила по-английски.

УЭС (наконец успокоившись): Черт.

КОРИ: А ты чего ждал, Уэс.

Он сказал это, и я снова завелся.

– А чего я должен был ждать? – спросил я.

– Что она поведет себя как сучка. Потому что Эш – самая настоящая сучка. Со мной она себя так вела с самого Ноксвилла. А теперь твоя очередь. Ну что ж. Переживешь как-нибудь.

– Кори, ты что хочешь сказать?

– То, что ты лицемер.

– Ты о чем вообще?

– Ты жуткий лицемер, вот о чем. Велел мне идти к черту, потому что мы с Эш замутили, весь такой правильный и добродетельный – мол, да я никогда ничего подобного не сделаю. Заставил меня чувствовать себя полным дерьмом, а теперь сам с ней замутил. Какого черта, чувак?

– Я с ней не замутил.

– Ага. Вы, значит, каждую ночь спите в одной кровати, но между вами ничего не было? Так я и поверил.

– Не каждую ночь, а две ночи. И да, ничего не было.

Кори вытаращился на меня так, будто только что узнал, что все это время я на самом деле занимался членовредительством.

– Ну это просто очень странно, чувак, – наконец проговорил он. – Мне даже тебя жалко.

– Нет, знаешь, кого из нас надо пожалеть? Того, кто так хреново делает куннилингус, что потом у него даже не стоит.

Оглядываясь назад, должен сказать, что Кори принял этот удар с большим достоинством.

– Да пошел ты, – выпалил он с той же вопросительной интонацией «Кто-нибудь дома?». И ушел. А я остался один.

В комнате валялся айпад, и от нечего делать я взял его и проверил сообщения. На этот раз в почте было письмо от моих предков. Точнее, семь или восемь писем.

Оказывается, забросив меня в лагерь, родители отправились на семинар по йоге и медитации, ничего мне не сказав. Это был интенсив, где не допускались контакты с внешним миром. Так что еще до того как мы с Эш и Кори оставили наши телефоны в репетиционной «Г», мои предки оставили свои у администратора йога-ретрита.

Я посмотрел на даты писем и понял, что предки узнали о моем побеге из лагеря, когда мы были уже у Шарлиз и Эда.

«Мы не станем тебя наказывать, – говорилось в первых письмах. – Уэс, мы не сердимся. Просто волнуемся. ПОЖАЛУЙСТА, напиши, где ты и все ли в порядке».

Я прочел три письма, а больше не стал. В принципе, я не удивился, что они поехали на ретрит. Они и раньше бывали на таких семинарах. Но почему-то подумал вот о чем: а что, если бы я умер? Что, если бы Эш оказалась агрессивной психопаткой и направила нашу тачку под колеса трейлера? Мои предки узнали бы об этом только через полтора дня.

Я написал как можно более длинный и подробный ответ.

«Мама и папа, привет!

Со мной все в порядке. Мы где-то в Миссисипи, а может, в Луизиане. Я точно не знаю, потому что у нас нет телефонов. Но с нами все в порядке. У нас куча денег и еды, есть машина, и мы вернемся к концу смены в джазовом лагере. Не надо за меня переживать. Вы всегда учили меня быть самостоятельным и полагаться только на себя, и теперь эти навыки наконец пригодились.

Простите, что причиняю вам беспокойство и заставляю волноваться. Но это очень важно для меня, и я должен это сделать.

Люблю,

Уэс.

P. S. Как прошел ваш семинар?

P.P.S. Передайте родителям Кори, что с ним тоже все в порядке».

Я мог бы сделать еще кучу всего на айпаде. Там были снапчат, инстаграм и фейсбук. Мог бы открыть карту и узнать, где мы находимся и куда ехать дальше. Посмотреть, писали ли о нас в новостях. Или просто поставить любую песню, какую хочется, впервые за три дня.

Но я ничего этого не сделал. Вышел из почтовой программы, сел с айпадом на коленях и уставился в стену. Даже не могу сказать, о чем думал тогда. Над головой у меня завис словесный пузырь с многоточием, словно кто-то написал мою реплику, но забыл нажать «отправить».

В таком состоянии я пребывал, когда в комнату вошли Притчарды.

Некоторых я помнил по процессии, которая вышла нам навстречу, когда мы приехали. Других видел впервые.

– Говорят, вы завтра играете на разогреве у Дибо Харрисона? – спросил один из них.

– Ага, – отвечал я.

– Вы, наверное, очень талантливые, – сказал другой.

– Ну так, более-менее, – ответил я.

– А как называется ваша группа? – спросил третий.

– «Магический поющий член», – ответил я.

– Ха-ха-ха-ха, – проговорил четвертый, не смеясь на самом деле.

– Хочешь с нами поджемить? – спросил пятый.

Я не хотел. Но все равно согласился. Подумал, что если ненадолго отключу мозг и просто поиграю музыку, это поможет.

Мы стали играть. И это помогло. Хотя нет, не помогло, конечно. Но по крайней мере, у меня появилась возможность потренироваться вести себя с людьми более расслабленно.

Это был просто спонтанный джем, и я понял, что в этом доме спонтанные джемы случались постоянно. В них участвовали те Притчарды, которые играли на музыкальных инструментах и в данный момент оказались рядом. У этой игры не было никакой цели. Никто не стремился сочинить песню, записаться в студии или организовать свою группу. Весь смысл эти джемов заключался в том, чтобы поджемить, и это было одновременно хорошо и плохо.

Никто не напрягался. Многие Притчарды достаточно хорошо играли на своих инструментах – настолько хорошо, что, послушав их, не возникало желания сразу же прекратить заниматься музыкой. Среди них было два саксофониста, но ни один из них не пытался везде встрять со своим соло (что вообще несвойственно саксофонистам). Они вполне довольствовались небольшими риффами, контрапунктами и прочими фигурами, поддерживающими ритмический рисунок. А пианист, коротышка с длинными волосами, у которого никак глаза до конца не разлипались, играл любопытную смесь фанка и страйда[33]и удерживал всех в едином ритме. Мы с ним играли басовую партию по очереди, а перкуссионисты старались за нами поспевать.

Что мне нравилось в этом парне, так это то, что стоило мне сыграть новую мелодию на басу или удачно сымпровизировать, как он начинал откровенно радоваться. Он поворачивал голову в мою сторону, весь корчился от восторга и делал особое лицо «счастливого музыканта», которое выглядит так, будто ты только что унюхал что-то ужасное.