Джек разрезал индейку. Гости по очереди протягивали ему тарелки.

— Эд! — сказал Джек. — Может, снимешь пиджак? Будь как мы.

Все знали, что сейчас начнется.

— Не могу, — сказал папа. — У меня рубашка без спинки.

Среди гостей порхнули смешки. У Коннелла горели щеки. Один и тот же ритуал повторяется каждый год. Может, всем это и кажется смешным, но все-таки зачем отец дурака валяет? Он единственный пришел в гости в костюме. Остальные были в свитерах и свободных штанах из «китайки». А отец даже в жаркие летние дни носит рубашки с длинным рукавом и строгие брюки. Коннелл чихать хотел на отцовские предостережения насчет истончившегося озонового слоя и рака кожи. Он знал одно: папа выглядит как дебил.

— Слушай, Эд, — сказал Джек, — ты каждый раз так говоришь. Что это вообще значит?

Джек — шесть футов четыре дюйма росту, двести пятьдесят фунтов весу[15]— бывший морпех. Когда они все вместе смотрели по телевизору американский футбол, нетрудно было представить Джека квотербеком. Он громогласно рассказывал всякие байки и хохотал во все горло. Папа Коннелла говорил тихо, и все тянули шеи, чтобы расслышать, у Джека лицо просто светилось, когда он слушал, а Коннелл дождаться не мог, скорей бы отец замолчал. Он боялся, что Джек поймет, какой отец на самом деле чудик.

— Понимаете, у меня рубашка без спинки. Не могу я снять пиджак, неудобно получится.

— А почему вдруг рубашка — без спинки?

— Так дешевле, — объяснил папа. — Расход ткани меньше.

— Ну ничего, я думаю, никто здесь не умрет, если твою спину увидит, — неожиданно резко заявил Джек. — Вот скажи, Фрэнк, ты не боишься увидеть спину Эда?

Фрэнк переводил взгляд с Джека на папу Коннелла, словно старался угадать правильный ответ.

— Ладно вам, ребята, — сказал он, смущенно посмеиваясь. — Хочет человек сидеть в пиджаке — пусть его. Праздник все-таки.

— Я понял, что он хочет сидеть в пиджаке. А меня это нервирует. По-хорошему прошу: сними пиджак!

— Ты серьезно? Так сильно хочешь, чтобы я снял пиджак?

Джек уставился на папу в упор. Синди запоздало уловила напряжение, словно какой-нибудь инфразвук, и потянула мужа за рукав.

— Да! — сказал Джек. — Я так хочу!

— Ну что делать... В конце концов, это твой дом.

— Точно, пока еще мой!

— Джек! — ахнула Синди.

Тут даже мама Коннелла встревожилась, хотя улыбалась поначалу. Считалось, якобы Коннелл не знает о том, что известно его родителям: в авиакомпании, где работает Джек, готовится сокращение и Джек боится, как бы его не уволили. Вечерами Коннелл, приоткрыв дверь своей комнаты, слушал мамины разговоры по телефону в кухне.

— Да ничего страшного, Синди, — сказал папа. — Джек, значит, мой пиджак тебе очень мешает?

— Мы тут все запросто, один ты в пиджаке!

— Хорошо, я понял, — сказал папа и встал. — Прости, что всех побеспокоил.

Он медленно стащил с себя пиджак. У дорогой на вид рубашки была аккуратно вырезана спинка. Рукава едва держались. Вся папина спина, в нелепых веснушках и редких жестких волосках, была на виду. Казалось, время остановилось.

— Доволен? — спросил папа. — Этого ты хотел? Ну давай, любуйся!

Джек неожиданно расхохотался, словно гром грянул с ясного неба. За первым раскатом последовал второй, а дальше смех посыпался частой дробью, будто камешки подпрыгивают на воде. Его заразительный хохот подхватили все.

— Садись уже, дурила, ешь индейку! — сказал Джек, отдышавшись.

По его лицу было ясно: он за папу Коннелла пойдет под пули, если понадобится. Коннелл и раньше видел, как люди вот так же смотрели на Эда. Наверное, надо быть взрослым, чтобы оценить его по-настоящему.

Осенью отец заставил Коннелла написать для школьной конференции доклад об адаптации живых организмов. Они набрали целую кучу мокриц-броненосцев и стали постукивать их по спинкам шариковой ручкой. Вначале потревоженные мокрицы сворачивались в шарик; постепенно они прекратили реагировать на раздражитель — одни раньше, другие позже. Считалось, что этот результат имеет огромное значение: мокрицы за какие-нибудь пять минут научились игнорировать инстинкты, сформировавшиеся за миллионы лет эволюции. Коннелл собирал данные, а папа помогал ему рисовать графики и диаграммы на листах картона. Придя на конференцию, Коннелл сразу понял, что у него нет шансов. Другие участники приготовили действующие модели вулканов, радиоуправляемые машинки и громоздкие модели замкнутых экосистем со сложными биоциклами, занимающие два больших стола. А у него при себе даже нет коробки с мокрицами, всего только пара плакатов. Когда собрались учителя и начались презентации, Коннелла бросило в пот. Он как мог изложил ход эксперимента, который не так уж хорошо понимал.

Вручая ему первую премию, преподаватели особенно подчеркивали изящество и простоту эксперимента при строгом соблюдении научного метода. Другие родители, когда объявляли фамилию их ребенка, вскакивали и принимались радостно вопить, а папа остался сидеть на месте, только вскинул кулак и молча кивнул Коннеллу. Это произвело на Коннелла сильнейшее впечатление. Отец как будто заранее знал, что победа им обеспечена.

Придя вечером домой после работы, мама отвела его в сторонку.

— Расскажи, как все было на папиной лекции? Какой он был? — спросила она почему-то шепотом, со странным напряжением на лице.

Коннелл от волнения чуть не проболтался, но в последнюю секунду вспомнил свое обещание.

— Папа как всегда, — сказал он. — Я ничего не понял, что он говорил.

В одном медицинском журнале Эйлин прочла статью о том, что однообразный распорядок ухудшает состояние пациента, склонного к депрессии, а встряска, отход от рутины может оказать благотворное действие. Строго говоря, она не знала, вызвано ли состояние Эда депрессией, зато знала точно, что проверить это невозможно — к психотерапевту его не затащишь.

Что необходимо Эду, да и всей семье, — это выскочить из накатанной колеи. Может, переезд в новый дом выведет его из апатии? Сейчас самое время: Коннелл в будущем году начнет учиться на первом курсе, ему практически все равно, откуда ездить на занятия. А цена их дома, учитывая обстановку в районе, будет в дальнейшем только падать. Еще несколько лет, и они вообще отсюда не вырвутся.

Вот у Коукли жизнь наладилась после того, как Джека в его авиакомпании назначили директором по грузоперевозкам и они купили дом в Ист-Медоу. До переезда у Джека замечались признаки депрессии, а в Ист-Медоу он начал мастерить мебель в гараже и увлекся ландшафтным садоводством. На заднем дворе он построил плавательный бассейн. Сплошная идиллия: музыка из радиоприемника заглушает стрекотание соседских газонокосилок, мокрые следы босых ног постепенно тают на горячем бетоне, а в воздухе витает запах лосьона для загара.