Это помещение, в отличие от прочих, имело жилой вид, и Линдси старалась ничего не задеть. Осторожно пошарила в стопке сложенных в шкафу свитеров, готовясь найти в этой теплой массе все, что угодно: нож, пистолет, обкусанную Холидеем шариковую ручку. Ничего. И вдруг какой-то неведомый зов приказал ей повернуться в сторону кровати, возле которой стоял ночной столик. Под непогашенным ночником лежал альбом для эскизов. Она шагнула вперед и услышала другие звуки, но не связала их в цепочку. Урчание мотора. Скрип тормозов. Стук автомобильной двери.

Она листала альбом, разглядывала набросанные тушью поперечины, крепления, башенки и опоры, пробегая глазами размеры и пометки, не понимая их смысла. До конца оставались считанные страницы, и тут моей сестре послышались шаги — на улице, но совсем близко.

Когда мистер Гарви уже поворачивал ключ, Линдси наткнулась глазами на тонкий карандашный рисунок. Травянистые стебли над какой-то ямой; сбоку — чертеж полки; отдельно — труба наподобие дымохода. Мелкой паутинкой — надпись: «Кукурузное поле Штолфеза». Из газет, раструбивших, как собака нашла часть моей руки, Линдси знала, что кукурузное поле принадлежит человеку по фамилии Штолфез. Теперь она узнала то, что мне и требовалось. Меня убили внутри той ямы; я кричала, билась, как могла, но не сумела вырваться.

Недолго думая, она вырвала этот лист. Мистер Гарви топтался в кухне — готовил себе поесть. Купил любимые продукты: ливерную колбасу и сладкий белый виноград. Наверху скрипнула половица. Он замер. Скрипнула другая половица. Он выпрямился; по хребту пополз холодок внезапной догадки.

Виноградины посыпались на пол и тут же были растоптаны левым ботинком; моя сестра запрыгнула на подоконник, отодвинула алюминиевые жалюзи и схватилась за неподатливый шпингалет. Мистер Гарви кинулся наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Линдси разбила стекло и кубарем покатилась по навесу над крыльцом, а он в этот миг вбежал на площадку верхнего этажа и стремглав бросился в спальню. Линдси зацепилась за водосточную трубу и обрушила ее за собой. Мистер Гарви перепрыгнул через порог, а моя сестра в тот самый миг рухнула в грязь среди кустов и каких-то посадок.

Она осталась цела и невредима. Чудо, как невредима. Чудо, как молода. Тут же вскочила на ноги, а он стал вылезать из окна. Но передумал. Она уже мчалась в сторону живой изгороди. Вышитый шелком номер на спине футболки кричал ему в лицо: 5! 5! 5!

Линдси Сэлмон, в спортивной форме.

Добравшись до дому, Линдси застала там моих родителей, бабушку Линн и Сэмюела.

— Слава богу, — вырвалось у мамы, которая первой заметила ее через маленькое квадратное окошко сбоку от входа.

Она открыла дверь, и Сэмюел выскочил на порог; Линдси не посмотрела ни на маму, ни на отца, который, прихрамывая, спешил ей навстречу. Она шагнула прямо в объятия Сэмюела.

— Слава богу, слава богу, слава богу, — повторяла мама, с ужасом разглядывая кровавые порезы и комья грязи.

Бабушка стала рядом.

Положив ладонь на голову Линдси, Сэмюел откинул со лба ее растрепанные волосы.

— Где ты была?

Но Линдси, сразу как-то ослабев и съежившись, уже повернулась к нашему отцу. Чудо, какая она живая, думала я весь день напролет.

— Папа?

— Да, родная.

— Я это сделала. Пробралась к нему в дом. — Она дрожала, едва удерживаясь от слез.

Мама задохнулась:

— Что я слышу?

Но моя сестра даже не взглянула в ее сторону.

— Смотри, что я раздобыла. По-моему, это важно.

Она разжала руку и протянула ему скомканный лист, который сберегла в падении с крыши.

У папы в памяти всплыла фраза, которую он вычитал утром. Глядя Линдси в глаза, он процитировал:

— «Состояние, к которому легче всего привыкать, — это состояние войны».

Линдси сунула рисунок ему в руки.

— Я пошла за Бакли, — сказала моя мама.

— Ты даже не посмотришь, мам?

— У меня нет слов. С вами побудет бабушка. Мне надо в магазин, потом курицу жарить. Почему-то все забывают о доме и семье. А у нас в семье растет маленький ребенок. Словом, я ухожу.

Бабушка Линн проводила мою маму к черному ходу, не пытаясь ее удержать.

После ее ухода Линдси взяла Сэмюела за руку. В словах, нацарапанных рукой мистера Гарви, мой отец увидел то же, что и Линдси: скорее всего, это было описание моей могилы. Он поднял голову:

— Теперь ты мне веришь?

— Верю, папа.

Переполняемый благодарностью, мой отец решил срочно сделать телефонный звонок.

— Пап, — окликнула Линдси.

— Да?

— Кажется, он меня заметил.

Не знаю, что может сравниться с тем блаженством, которое охватило меня оттого, что сестра осталась целой и невредимой. Всю дорогу от наблюдательной вышки до дому меня трясло от пережитого страха: ведь я могла потерять ее там, на Земле. Как последняя эгоистка, я переживала не за родителей, не за Бакли, не за Сэмюела, а только лишь за себя.

Из кафетерия мне навстречу вышла Фрэнни. Я даже не подняла головы.

— Сюзи, — позвала она. — У меня к тебе дело.

Она увлекала меня к старомодному фонарному столбу, а потом еще дальше, в темноту, и вручила сложенный вчетверо листок бумаги.

— Когда успокоишься, изучи вот это и сходи, куда указано.

Через пару дней, следуя плану местности, начерченному на том листке, я пришла на поле, которым прежде почему-то любовалась только издали. На плане пунктиром была обозначена тропинка. Волнуясь, я разыскивала просвет среди рядов пшеницы. Когда он мелькнул прямо по курсу, листок бумаги растворился у меня в руке.

Впереди росло старое раскидистое оливковое дерево.

Солнце стояло в зените; перед оливой зиял просвет. В следующую секунду я увидела, что пшеница сбоку от него идет волнами, будто сквозь нее пробирается крошечное создание, не достающее до колосьев.

Она была маленькой для своего возраста — точь-в-точь как на Земле. В ситцевом платьишке, обтрепанном на подоле и манжетах.

Мы столкнулись лицом к лицу.

— Я сюда прихожу почти каждый день, — сказала девочка. — Люблю слушать шорохи.

И точно: кругом, сопротивляясь ветру, шуршала пшеница.

— Ты знакома с Фрэнни? — спросила я.

Малышка серьезно кивнула.

— Она дала мне план этой местности.

— Значит, ты готова, — заключила она и, находясь в собственной небесной сфере, стала кружиться, да так, что юбочка раздувалась колоколом. А я присела под деревом и смотрела. Когда ей наскучило кружиться, она подошла ко мне и, отдуваясь, устроилась рядышком.

— Меня звали Флора Эрнандес, — сказала она. — А тебя как звали?