Святая Орана! Как он это делает?!

Звук проходил от низа живота и горячим, буквально горящим теплом рассыпался по всему телу. Руки стали неподъемными, хоть их никто не сдерживал, ноги, что кот удобно устроил на своих плечах, вообще отказывались функционировать.

Это так… так откровенно!

Размашистые движения становились все более концентрированными, ударяющими в определенные точки, от которых я вздрагивала и попискивала. Глаза мои все так же смотрели на Дормуна, стоящего в тени, не в силах оторваться от разглядывания мужского лица.

Я видела, как магия в радужке эльфа закипает. Плавится. Перекатывается из стороны в сторону, набирая вес. Взгляд мужчины становился все более осязаемым, бродящим по голым соскам, смело смотрящих вверх, по поднятым рукам, плетьми лежащими над головой, и по моим пересохшим губам, которым требовалось, чтобы о них не забыли.

Наверное, именно это заставило эльфа сделать первый шаг.

Дормун

Тайком наблюдая за пригревшейся у костра парочкой, эльф впервые был растерян и прикован к земле тяжелым любопытством и сомнениями. В голове не укладывались мысли, разбегаясь коварными жучками и кусая за те участки мозга, в которых еще была жизнь и контроль.

Дормун глядел, как старательно и мягко брат целует чародейку, и его собственная грудь горела огнем. Нет, не от ревности, а от желания не быть лишним в этом откровенном действе, не быть отторгнутым, изгнанным из позволения хотя бы наблюдать.

Он слышал, как пантера сообщил Даре о его присутствии, и метнувшийся в его сторону взгляд с легкой влажной пеленой был таким пронзительным, что магия заколола пальцы.

Теперь она знает, что он здесь, знает, что он смотрит. Видит желание в его глазах и… не прогоняет. Девушка смотрела на него с немым испугом, смущением, и успокаивающие слова кота проходили мимо ее ушей. А ведь кот не врал. Дормун действительно видел в ведьме сейчас только самое нежное, что мог разглядеть с такого расстояния. Как ее темные кудряшки, от которых он был без ума, рассыпались по расстеленному пледу, цепляясь кончиками спиралек за песчаный берег. Как красиво светятся глаза в переливах ночных фонариков, как божественно белеет голая грудь в распахнутой рубашке.

Он даже не видел брата, не слышал его. Была только Дара, только она, он и эта слишком быстро наступившая ночь. Воздух раскалился и обжигал губы беспощадным пламенем, руки покалывало, грудь сперло. Ему срочно нужен был воздух, и не какой-то там, которого вокруг было предостаточно, а особенный.

Из ее губ.

Сделав шаг вперед, он был готов к отказу, но девушка смотрела на него неотрывно, умоляюще, словно просила прикоснуться к себе, утешить.

Прошагав на пьяных ногах по затягивающему ботинки песку, он рухнул на колени у ее лица, слегка подняв в воздух песчаную крошку. Руки сами потянулись к ее волосам. Запуская в них пальцы, Дормун сам склонялся все ниже и ниже, пока не достиг своей цели, прижимаясь к сухим и горячим губам.

Дара ответила взаимностью настолько резко, что эльф не смог удержать рвущиеся на волю мурашки, позволяя целой стае прокатиться водопадом вдоль позвоночника. В груди запекло, женское лицо, приподнятое его ладонями, было таким нежным и хрупким, что Дормун подумал о ключе, бьющем из самой земли, единственном, который мог утолить его жажду.

Он целовал ее так упоительно, что тело свело сладким спазмом, наливая мышцы горячим металлом. Прикасаясь к женскому телу, что не сопротивлялось и отвечало с жаркой взаимностью, Дормун все сильнее пьянел, не в силах удержать стон.

— Нам нужно вернуться, — на секунду оторвавшись от своего воздуха, прошептал он. — Дара… я… Плевать!

Чуть ли не воинственный клич сам собой сорвался громким звуком в женский рот. Красивые глаза широко открылись, глядя на эльфа с вопросом,

но в голове Дормуна уже не за что было ухватиться сознанию. Всё рядом с ней померкло.

— О, боги!.. — женский выкрик рассыпался несдерживаемым желанием, и прекрасные глаза закрылись. Дара уронила голову на плед.

По желанному телу пронеслась судорога. Задрожали плечи, которые Дормун сжимал в руках, затряслись ноги, которые кот умостил на своих плечах, и безмолвно приоткрывшийся рот на протяжном «О-о-о!» завершал картину.

Самую лучшую картину в жизни Дормуна.

Такую же изящную, откровенную, чистую и честную, какую может перенять его работа в будущем! Теперь, увидев совершенство, он точно знает, к чему стремиться, чтобы создать шедевр, заслуживающий его гордости!

Голова отрезвела и наполнилась планами. Грандиозными замыслами и видами эфемерных задумок!

Подхватив расслабленную девушку на руки, он краем глаза заметил, как брат, сев, вызывающе облизнул поблескивающие от соков губы, вытерев уголок подушечкой большого пальца.

Злился ли Дормун? Нет. Определенно нет, злости в себе он не находил — ни на женщину, что выбрал своей, ни на брата, с которым эту женщину предстоит делить всю жизнь.

Прислушавшись к себе, Дормун поморщился, понимая, что сама мысль его возбуждает, терзает своими откровенно привлекательными коготками за рубашку и нашептывает повторить.

Одна Дара и двое… Трое мужчин. Забыть про младшего брата не получится — как и любой из них, он очень скоро о себе напомнит.

Но в голове железным щелчком кнута сработала напоминалка, почему он вообще поперся мешать чужому свиданию, и в плечах стянуло неподъемным давлением.

В Эл-Истоне их уже ждет Рассел, что нетерпеливо топчется у камина и скользит кончиками крыльев по каменному полу. Жаль было расстраивать Коула, но он должен узнать об этом перед тем, как они будут вынуждены сообщить о произошедшем Даре.

Они должны объединиться. Стать семьей! Опорой! Стеной! Такой, чтобы их доводы были убедительны, ведь второго шанса не будет.

Все слишком серьезно, и им нельзя отступать. Впервые они должны действовать слаженно, четко, как братья.

Мысленные подбадривания прервал тихий голос Коула за спиной, почувствовавшего напряжение:

— Что происходит, брат?

Коул

Вкус Дары все еще витал на губах, отчего мужчина с кошачьей душой не мог сдержаться, время от времени пытаясь поймать этот вкус языком.

В темной комнате, освещаемой лишь светом разожженного камина, висела непроницаемая напряженная тишина, и в несколько раз смятый лист письма лежал в самом центре кофейного столика, прямо напротив огня, буквально просящего отдать бумагу ему в жертву.

И Коул был готов избавиться от этой чертовой бумажки, легко сбросив ее прямо в голодную пасть потрескивающих бревен, но Дормун был прав — поступить так будет величайшей низостью с его стороны. Особенно после всего, что было между ним и Дарой.