С середины двора Людовик бросил взгляд на окна третьего этажа – они все были освещены и распахнуты настежь, несмотря на холод, и оттуда неслись потоки слов и музыка, эманации маленькой толпы, множества громко говоривших, танцевавших и наверняка пьяных людей, количество которых умножалось желанием устроить себе праздник и полным забвением того факта, что тут кроме них могли быть и другие жильцы. Все это происходило точнехонько под квартирой Авроры. Людовик сразу же подумал о том, что она наверняка не заснет этой ночью, и растроганно улыбнулся, вообразив ее лежащей там, в этот самый момент. Он не знал, когда они увидятся снова, разве что она оставила ему в почтовом ящике записку, что заменяло им эсэмэс, или они случайно встретятся завтра. Однако в своем почтовом ящике он ничего не обнаружил, никакой почты, а главное, никакой записки; эта женщина имела совершенно поразительную способность исчезать и не подавать ни малейшего признака жизни, и это было тем удивительнее, что она жила прямо здесь, впрочем, подняв глаза, он увидел окно ее комнаты. Там также был включен свет, значит, она еще не легла, они еще не легли. Тем временем музыка злобно гремела, отдаваясь эхом во дворе, но самым худшим было то, что барабанные перепонки дырявили тяжелые басы. В этом гнусном месиве его внимание привлекла одна деталь: несмотря на то что все там говорили по-английски, по крайней мере один голос все-таки выделялся, мужской голос, выражавшийся сильнее, чем остальные, и даже явно ругавшийся, тоже по-английски. Это наверняка был Ричард. По всей видимости, ему пришлось спуститься к своим временным соседям и попросить их приглушить звук, после чего он, похоже, сцепился с ними. Людовик поставил свои ящики и направился к середине двора, напрягая слух. Не понимая, о чем идет речь, он все-таки заметил, что тон поднимается, а аргументация звучит все резче, и остановился, подумав, не надо ли сходить туда, не столько ради того, чтобы успокоить ситуацию, сколько чтобы взглянуть поближе на этого Ричарда, с которым прежде встречался только случайно. Ему хотелось рассмотреть его по-настоящему, увидеть перед собой человека, который его интриговал, этого типа, которому все удавалось и который в некотором смысле был его обратным отражением – молодой, ретивый руководитель, беспрестанно снующий туда-сюда через океан, переполненный идеями и обладающий внушительными связями американец, то есть его полная противоположность.

Угодив в ловушку собственного любопытства, Людовик начал подниматься по лестнице «А» с просторными пролетами из тесаного камня, с широкими ступенями и резными закраинами с изгибом, с мощенными плиткой площадками между этажами. И чем выше он поднимался, тем больше сознавал масштаб причиняемых неприятностей: от тяжеловесного рэпа с его басами содрогался весь дом, поверх этого громоздилось несколько голосов, которые кричали и смеялись, заполняя остальное пространство, и все это творилось далеко за полночь, что было нестерпимо. Когда он поднялся достаточно высоко, чтобы его стало видно с лестничной площадки третьего этажа, Ричард сразу же заметил приближение этого посланного самим провидением соседа и тут же с явным облегчением призвал его в свидетели:

– А, так вам оттуда тоже их слышно?

Наконец Людовик одолел последние ступени, прежде чем ответить. Он пожал руку Ричарду, который протянул ее в знак того, что узнал его и прекрасно знает, кто он такой, хотя вряд ли от Авроры. Людовик внимательно посмотрел на него, словно остальные не существовали; наконец-то этот Ричард был перед ним, он не представлял его себе ни таким красивым, ни таким молодым, да к тому же от него исходила эта впечатляющая живость, пусть и проявляясь только в этом нервном жесте, которым он забрасывал назад свою прядь – надо сказать, что он выглядел чертовски раздраженным. Несмотря на обстоятельства, Людовик рассмотрел его подробнее: на том были серые брюки и изящные начищенные мокасины без каблуков, кашемировый свитер, тоже серый, с высоким скрученным воротом, все это ему очень шло. Он был худощав и олицетворял собой элегантность того типа, которую называют прирожденной. Людовик был ошеломлен, оказавшись здесь, прямо перед мужем Авроры, и все еще не мог опомниться от этого…

– Вы пришли из-за шума?

– Да. Конечно. Только его и слышно.

Перед Ричардом была целая ватага возбужденных юнцов, которые сменяли друг друга на пороге и явно не собирались ложиться спать. Были тут и девицы, они просовывали голову в дверь, потом уходили обратно, откровенно плюя на вмешательство этих кайфоломщиков, и другие парни, окружавшие в качестве подкрепления тех, кто вел переговоры. Людовик почувствовал себя старым, совершенно вышедшим в тираж, они тут тоже все были стильными, в белых рубашках, некоторые даже в костюмах, словно оделись «на выход», молодые и худощавые, весьма странная категория человеческих существ, которым удавалось быть всем одновременно расслабленными и элегантными.

Ричард снова начал спорить с теми, кто все еще оставался там для ведения переговоров, с тремя типами, которые торчали истуканами перед двустворчатой дверью, и похоже, пытался прийти к согласию по какому-то вопросу, вероятно, речь шла о предельном часе, после которого нельзя шуметь. Людовик оставил его разбираться с ними, в любом случае он слишком плохо говорил по-английски, так что ничего не понимал, к тому же Ричарду было трудно добиться, чтобы его услышали. В какой-то момент он бросил взгляд на Людовика, стоящего чуть поодаль, несколькими ступеньками ниже.

– Это американцы? – спросил тот.

– О нет, конечно, – ответил Ричард, подходя ближе. – Всего лишь австралийцы…

Потом, внезапно снова став совершенно непринужденным, весело добавил, стараясь перекричать тарарам:

– У американцев все-таки не настолько дурной вкус, чтобы так шуметь под окнами соотечественника… а австралийцы люди странные, один только акцент чего стоит, жуть, я ничего не понимаю, они говорят словно… как это говорится – деревенщина?

– А, вот оно что.

Людовика покоробило словечко, хотя красавчик Ричард находил это забавным, он видел здесь лишь гулянку толпы недочеловеков, которые в своем подростковом исступлении оторвались по полной, сняв себе квартиру через Airbnb, потому что ни один отель никогда не потерпел бы у себя подобный бардак… Он изучал эту ватагу пылких идиотов, отчасти довольный тем, что это австралийцы, похоже, им было смешно, он им почти завидовал, завидовал размаху этого бреда – припереться сюда с другого конца света, чтобы устроить себе неделю загула под потолками с лепниной, днем балдеть, пялясь на Париж во все глаза, а ночами восхвалять этот мираж – не так уж плохо для деревенщин.

Людовик облокотился на перила как зритель. Ричард хотел призвать его в свидетели.

– Они никогда не устроили бы такое в гостинице!

– Само собой. Давно они здесь?

– С пятницы устраивают нам веселую жизнь, но завтра понедельник, я уже не могу!

– Если они так вам мешают, надо всего лишь вызвать полицию.

– А разве вас они не беспокоят?

– Я живу на другом конце двора и сплю крепко. Меня ничем таким не проймешь…

Говоря это, он не сомневался в том, какое впечатление это произведет, он знал, что собьет с толку своего собеседника, щеголяя таким безразличием, и вспомнил, как сказал те же слова Авроре в тот первый раз, когда они с ней заговорили. Несколько выбитый из колеи Ричард продолжил разговор с другим типом, на этот раз с каким-то верзилой, который казался менее пьяным, чем другие, и чуть более свежим, они говорили вдвоем, как это делают в ночном клубе, то есть склонившись друг к другу и жестикулируя, но как-то уж слишком по-средиземноморски. В дверном проеме появились двое других, Ричард продолжал дипломатично изображать из себя переговорщика, стараясь сохранять спокойствие. У этого типа был класс, Людовик не мог помешать себе смотреть на него с некоторым восхищением, он уже обзавелся серьезным комплексом по отношению к парижанам вообще, так что этот парижанин-американец впечатлил его еще больше. Но в первую очередь он видел, что объективно тот имел все: он был почти на десять лет моложе, обладал прекрасным положением, великолепной квартирой, имел детей, а главное – был мужем Авроры. Что поражало Людовика: этому типу удалось все еще до сорока лет. Это заставляло задуматься, и становилось не по себе, как от этой оглушительной музыки и слов, летевших отовсюду, исключительно из уст этих буйных психов, которые хохотали, орали и восторгались с идиотской радостью под эту ужасную нервную музыку, и все это после шести часов за рулем, он ненавидел их всех.