Нечто дернулось и завопило:

– Какого тут? Булатова, тебе чего?

Катя перекатилась на спину, протерла глаза и с досадой увидела взъерошенного Кирилла, вылезающего из-под одеяла.

– Совсем забыла, что кресло разложено.

– И что теперь? – сердито проворчал Успенский.

– Вставать пора, вот чего! – Катя снова попробовала подняться, уперлась локтем, думая, что в кресло.

– Ну хватит! Больно же! – опять завопил Кирилл.

– Подумаешь, нежный какой, – тихонько пробормотала Катя, но локоть убрала.

Куда бы упереться, чтобы наконец-то встать? Нельзя же вечно валяться в этом кресле. Оно все-таки узковато для двоих.

Катя приподняла голову и увидела рядом лицо Кирилла, очень забавное спросонья: немного сердитое, немного удивленное и какое-то по-детски нежное.

Успенский тоже смотрел на Катю, странно смотрел.

А, понятно: Катя только что вылезла из постели, еще не умылась, не расчесалась, даже проснулась не до конца. Видок у нее наверняка потрясающий. Но ей все равно, как она сейчас выглядит и что подумает Успенский.

Ну чего он так пялится? И почему ей так трудно отвести от него взгляд? Зачем она вообще явилась в эту комнату?

Ах, да!

– Сашка, ты долго еще дрыхнуть будешь?! – возмущенно возопила Катя.

Брат мгновенно возник рядом, воскликнул с негодованием:

– Да встал я давно! С вами поспишь. – Он придирчиво оглядел Катю и Кирилла: – Чем вы тут вообще занимаетесь?

– Неужели непонятно? – буркнула Катя, все-таки поднимаясь с кресла. – Тебя будим.

– Интересный какой способ, – съехидничал Сашка.

Утром, подходя к школе, Марина увидела идущих вместе Катю и Кирилла и, конечно, удивилась. Устремилась к ним, волнуясь: вдруг что-то случилось. А они ее не замечали. Не видели, даже когда она оказалась совсем близко и прекрасно расслышала, как Катя спокойно поинтересовалась у Кирилла:

– Успенский, а ты тоже в нашу школу перевелся?

Кирилл встрепенулся, завертел головой, как будто действительно не осознавал до последнего мгновения, где находится.

– Блин! Что ж ты раньше не сказала?

И резко рванул прочь, так и не заметив Марину. А она стояла всего в нескольких шагах, застыв от изумления, и очнулась, только когда Катя произнесла:

– Привет.

– Привет, – отмерев, откликнулась Марина на автомате и сразу спросила: – А что Кир здесь делал?

Катя посмотрела вслед удаляющемуся Кириллу, словно это не она разговаривала с ним минуту назад, и пожала плечами:

– В школу шел.

– В нашу? – еще сильнее озадачилась Марина.

– Да нет, в свою, – невозмутимо проговорила Катя.

– Она же в другой стороне, – в полном замешательстве напомнила Марина.

Булатова сделала недоуменное лицо:

– Заблудился, наверное.

И совершенно спокойно направилась к школьному крыльцу.

Марина поняла, что никаких объяснений от Кати все равно не добиться, даже если начать канючить: «Ну пожалуйста! Ну расскажи! Почему вы шли вместе? Что между вами происходит? Я же просто умираю от любопытства».

«Умирай. Ради бога», – величественно разрешит Катя и бесстрастно перешагнет через Маринку, в агонии мечущуюся на грязной асфальтовой дорожке.

Ну нет. Лавренкова, пожалуй, еще поживет. И канючить она не умеет, и выпытывать про такие вещи тоже. Лучше потом Кирилла расспросить: его разболтать гораздо легче, чем Катю. Но Успенского Марина увидит в лучшем случае вечером, а пока придется мучиться от скачущих в голове беспокойных вопросов: что? Почему? Как? Лавренкова с радостью отмахнулась бы от них и жила спокойно, но они как назойливые мухи или голодные комары в ночи – так просто не отделаешься.

Когда голова занята мыслями, действия совершаются как-то сами по себе. Поэтому Марина не помнила, как вошла в школу, переоделась, поднялась за Катей на третий этаж и устроилась за партой в кабинете математики. В реальность ее вернул громкий голос учительницы:

– Лавренкова, мы тебя ждем!

– Зачем? – не вставая, изумленно поинтересовалась Марина.

Вроде все сидят на местах, никто никуда не собирается, и она точно никого не задерживает.

Математичка глянула иронично и чуть устало:

– Мечтаем увидеть, как ты решишь уравнение.

– Ладно! Хорошо! – Марина, опомнившись, вскочила со стула, торопливо подошла к доске, но озадаченно остановилась перед учительским столом: – А какое уравнение?

Не иначе с двумя неизвестными: «К» и… тоже «К». Или с тремя?

На большой перемене, когда они с Катей выходили из столовой, на них едва не налетел Антон. Непривычно бледный и нервный.

Марина притормозила и оказалась у Кати за спиной. Пройти вперед, ни на кого не обращая внимания, – выдержки не хватило.

Катя тоже остановилась:

– Тоха, ты чего?

Антон передернулся, словно увидел нечто ужасное:

– Да вот, вляпался в какую-то…

На рукаве его пиджака поблескивало пятно чего-то желеобразного, склизкого или липкого. И по выражению мажаринского лица можно было без труда догадаться, почему Антон не произнес вслух слово, которым хотел это обозначить.

Катя наполовину улыбнулась, наполовину усмехнулась.

– Стой спокойно и не суетись, – приказала она Мажарину, расстегнула сумку, вытащила из нее упаковку влажных салфеток.

Потом она взяла мажаринскую руку, повернула, чтобы было удобно, и принялась вытирать рукав. А Марина – так глупо! – торчала на месте и наблюдала из-за Катиной спины за происходящим. И опять Лавренкову не замечали.

– Все, Тоша! Жить будешь.

Катя швырнула комок использованных салфеток в мусорный контейнер.

– Спасибо, – смущенно проговорил Антон и торопливо удалился.

Все-таки увидел Марину и почувствовал себя неуютно? Это Лавренкова так решила, но Катя легко отмела ее предположения:

– Помчался руки мыть.

Она развернулась и посмотрела на Марину:

– Если захочешь избавиться от Антохи, покажи ему какую-нибудь гадость. Например, слизня. Или грязный носовой платок. И пока он в отключке, убегай.

– В смысле «в отключке»? – уточнила Марина.

Да что это за день такой? С самого утра Лавренкова ничего не понимает и только и делает, что без конца задает вопросы: глупые и… совсем глупые.

– Да Антоха… он такой брезгливый, – пояснила Катя. – Хоть и спортсмен, а терпеть не может всякой грязи. А уж если и грязное, и непонятное…