Эдит покачала головой:

– Возможно, господин. Но Селла выдала ему хлеб и ветчину, а он сказал ей, что намерен найти рыбачью лодку.

– Селла?

– Кухарка, господин.

– Хорошенькая?

– Вполне, – кивнула девушка.

– И твой брат не взял ее с собой?

– Он предложил, но она отказалась.

Итак, Эрдвульф сбежал, но куда? В его распоряжении горстка приверженцев и куча денег, и ему нужно найти убежище. Рыбачья лодка – идея разумная. Малочисленная команда вполне может сидеть на веслах, а парус – нести, но вот куда? Предложит ли ему Этельхельм убежище в Уэссексе? Едва ли. Эрдвульф был бы ему полезен, если бы помог избавиться от Этельстана. Поскольку в этом он не преуспел, в Уэссексе, и уж точно в Мерсии, ему будут не рады.

– Твой брат моряк?

– Нет, господин.

– А его люди?

– Сомневаюсь.

Значит, едва ли он отважится отплыть по Сэферну в Нейстрию на маленькой лодке, поэтому целью будет Уэльс или Ирландия. Если повезет, его лодку заметит в море какой-нибудь датский или норвежский корабль, тут и придет конец Эрдвульфу.

– Если он не моряк и если ты его любишь, то тебе лучше помолиться о хорошей погоде. – Я разговаривал с ней резко и решил, что был груб. – Спасибо, что сообщила.

– Спасибо, что не убил меня, – ответила Эдит.

– Или не послал к Селле на кухню?

– И за это тоже, господин, – смиренно подтвердила она, потом наморщила носик, принюхиваясь к смрадному запаху, наполнявшему комнату. – Это твоя рана? – спросила девушка, и я кивнул. – Точно так же пахло, когда умирал мой отец, – продолжила Эдит, потом замолчала, но я ничего не ответил. – Когда рану перевязывали в последний раз?

– Неделю назад, может больше. Не помню.

Она стремительно развернулась и выскочила из комнаты. Я закрыл глаза. Почему уехал Эдуард? Особо близок с Этельредом он не был, но все же его отъезд из Глевекестра до похорон выглядит странным. Однако король оставил Этельхельма, своего тестя и главного советчика, реального распорядителя власти в Уэссексе. Самое очевидное из предположений заключается в том, что Эдуард решил устраниться от грязной работы, затеянной Этельхельмом. А весь смысл деятельности последнего – заставить лордов Мерсии избрать правителем страны Эдуарда и вынудить Этельфлэд удалиться в монастырь. Да только шиш ему: я еще не умер и, пока жив, буду бороться за Этельфлэд.

Прошло некоторое время. Это было тягучее время наполненной болью ночи. Затем дверь вдруг отворилась и снова вошла Эдит. В руках у нее был котелок и какая-то ткань.

– Не хочу, чтобы ты промывала мне рану, – буркнул я.

– Я делала это для своего отца, – сказала девушка, потом опустилась на колени у кровати и отвернула шкуру, которой я укрывался. И поморщилась от вони.

– Когда умер твой отец? – поинтересовался я.

– После битвы при Феарнхэмме, господин.

– После?!

– Его ранили в живот, господин. Он протянул пять недель.

– Это случилось почти двадцать лет тому назад.

– Мне тогда было семь, но отец не подпускал к себе никого другого.

– Даже твою мать?

– Она умерла.

Я почувствовал, что ее пальцы расстегивают мой пояс. Действовала она заботливо, осторожно подняла тунику, прилипшую из-за гноя.

– Рану нужно промывать каждый день, господин, – с упреком заметила Эдит.

– Я был занят, – огрызнулся я и едва не добавил, что в основном пытался обуздать амбиции ее треклятого братца. Но вместо этого задал вопрос: – Как звали твоего отца?

– Годвин Годвинсон, господин.

– Я его помню. – Действительно помнил – тощий малый с длинными усами.

– Он всегда считал тебя величайшим из воинов Британии, господин.

– Это мнение понравилось бы Этельреду.

Она приложила ткань к ране. Вода была теплой, и прикосновение оказалось на удивление приятным. Эдит оставила ткань полежать, чтобы размягчить запекшуюся гнойную корку.

– Господин Этельред завидовал тебе, – пробормотала она.

– И ненавидел.

– Это тоже.

– Завидовал?

– Он знал, что ты настоящий воин. Называл тебя скотиной. Говорил, ты похож на пса, нападающего на быка: у тебя нет страха, поскольку нет разума.

– Вероятно, Этельред был прав. – Я улыбнулся.

– Он не был плохим человеком.

– А я думаю, что был.

– Это потому, что ты был любовником его жены. Мы выбираем стороны, господин, и иногда привязанность мешает нам рассуждать здраво.

Эдит бросила первую тряпку на пол и положила мне на ребра другую. Тепло как будто рассеяло боль.

– Ты любила его.

– Он любил меня, – поправила она.

– И он возвысил твоего брата.

Девушка кивнула. В свете свечи лицо ее казалось строгим, только линия губ была мягкой.

– Он возвысил моего брата, и Эрдвульф – умный воин, – заявила она.

– Умный?

– Знает, когда нужно сражаться, а когда нет. Знает, как обмануть врага.

– Но в первом ряду он не дерется, – презрительно заметил я.

– Не каждый способен на это, господин, – возразила Эдит. – Но разве ты называешь своих людей во втором ряду трусами?

Я не стал отвечать на вопрос.

– И твой брат убил бы меня и госпожу Этельфлэд?

– Да, – призналась она. – Убил бы.

Ее честность заставила меня улыбнуться.

– Так, значит, господин Этельред оставил тебе деньги?

Эдит посмотрела на меня, впервые оторвав взгляд от раны.

– Согласно завещанию, как мне сказали, это зависело от того, женится ли мой брат на госпоже Эльфинн.

– Выходит, ты осталась без гроша.

– У меня есть драгоценности, подаренные господином Этельредом.

– На сколько их хватит?

– На год, может, на два, – уныло отозвалась девушка.

– Но по завещанию ты не получаешь ничего?

– Если только госпожа Этельфлэд не проявит щедрости.

– С чего ей быть щедрой? – поинтересовался я. – Зачем ей давать деньги женщине, спавшей с ее мужем?

– Она не даст, – спокойно согласилась Эдит. – Зато ты дашь.

– Я?

– Да, господин.

Она начала промывать рану, и я слегка скривился.

– С какой стати мне давать тебе деньги? – резко спросил я. – Потому что ты шлюха?