Тата заранее изнывала от нетерпения и счастья.

Она записалась в тройку по ликвидации неграмотности – вместо мальчика, заболевшего туберкулезом. После уроков члены тройки должны были обходить дома и записывать на курсы Ликбеза тех, кто не умеет читать и писать.

Тата боялась стучаться в чужие квартиры, но врала девчонкам, Джульке и Инессе, что ее колотит не от страха и смущения, а от холода – с утра термометр показывал двадцать градусов мороза.

Шапка у Таты была хорошая, перевязанная из старого свитера, а вот пальтишко было курам на смех – его сделали из плюшевого коврика с белочками, и за этих белочек Тату нещадно дразнили.

Рейд с самого начала не задался: в одном доме их обругали матом; в другой они не попали, потому что во дворе была злая собака; а в третьем домработница велела им подождать, пока она сбегает в нефтелавку, и они два часа зря просидели на лестнице.

Когда домработница вернулась, к ней пришел пожарный, и эти развратники прямо при детях начали целоваться.

Джулька ткнула Тату в бок:

– Скажи им что-нибудь!

– Знаете ли вы, что в двадцатом году на тысячу человек у нас было 645 неграмотных? – запинаясь, произнесла Тата. – А сейчас только 456!

– Знаете ли вы, где дверь? – притопнул на нее пожарный и выгнал девочек на улицу.

Джулька треснула Тату по голове.

– Все из-за тебя!

Над бульваром сгущались сумерки; из-за деревьев доносились звуки духового оркестра – несмотря на мороз на Чистопрудном катке было полно народу.

– Ну что, идем дальше? – спросила Тата, клацая зубами.

Джулька переглянулась с Инессой.

– Кажется, Дорина говорила, что не боится одна ходить по квартирам. Было дело?

– Было!

– Как «одна»?! – опешила Тата. – Вадик сказал, что мы должны действовать заодно!

– Ей слабо! – презрительно фыркнула Инесса. – Она и в походе небось струсит, а ночью станет проситься к мамочке.

– Я не струшу! Я могу пойти одна!

– А вот мы сейчас и проверим, – пропела Джулька. – Видишь дом с башенкой? Иди и узнай, есть ли там неграмотные жильцы!

Тате ничего не оставалось, как втянуть голову в плечи и поплестись навстречу своей гибели.

2.

У ворот Тату встретил дядька с рыжими усами щеточкой.

– О, я знаю, кто тебе нужен! – сказал он, когда Тата объяснила ему, что ищет неграмотных. – Пойдем, я тебя провожу до подъезда. Поднимайся на второй этаж, и там всего одна квартира – не заблудишься.

Тата чувствовала себя дура-дурой. Хорошо еще у нее была бумажка с речью, которую надиктовала Джулька, – иначе бы Тата не смогла связать двух слов.

Она позвонила в квартиру, дверь открылась, и Тата, не смея поднять глаз, принялась разбирать собственные каракули:

– Здравствуйте… э-э… товарищ жилец! Мы… пред-ста-ви-те-ли… бригады по… Ну в общем, ладно… Какая у вас профессия?

Тата взглянула на жильца… и обомлела.

– Профессия – журналист, – ответил дядя Клим, улыбаясь.

– Вы грамотный? – по инерции прошептала Тата.

– Нет, конечно! – раздался с лестницы ехидный голос рыжеусого дядьки. – Мистер Рогов, я ее к вам нарочно направил, чтобы она вас читать и считать научила!

Тата готова была провалиться сквозь землю.

– Извините… Я просто хотела узнать, не нужна ли кому-нибудь помощь в освоении азбуки.

– Тата пришла! – раздался восторженный крик Китти.

Она вылетела на площадку и обняла ее.

– В гости зайдешь? – спросил дядя Клим.

«Мама прибьет меня, если узнает, что я без спросу ходила к Роговым», – обреченно подумала Тата, но все-таки перешагнула через порог.

– Я только на минуту погреться.

Она с первого взгляда поняла, что дядя Клим был не революционером, а мещанином. Его квартира представляла собой оплот стяжательства: тут тебе и зеркала, и рояль, и портреты каких-то мымр на стенах. Разумеется, при таком отце у Китти будут пробелы в образовании!

Дядя Клим принес из кухни самовар.

– Капитолины нет, так что мы сами справляемся, – произнес он и выставил на стол вазочку с конфетами:

– Угощайся!

У Таты отвисла челюсть. Ее мать копила конфеты на черный день и лишь иногда разгрызала карамельку и давала Тате половину. А Китти могла за раз слопать целую шоколадную конфету – да не одну!

Тате вдруг вспомнилось, как учком призывал школьников покупать конфеты с правильными, идеологически выдержанными обертками: «Интернационал», «Республиканские», «Жизнь крестьян теперь и прежде» и тому подобное. А у дяди Клима были только конфеты «Данке!» – с девочкой, делавшей реверанс. Эта обертка явна была нарисована до революции: таких платьев и бантов уже давно никто не носил.

Тем не менее Тата протянула руку к вазочке и нерешительно посмотрела на дядю Клима.

– А сколько можно взять? – спросила она, ненавидя себя за слабоволие.

– Сколько хочешь, столько и бери, – отозвался дядя Клим.

Тата пила невероятно вкусный чай, ела конфеты и печенье и прямо-таки чувствовала, как в ней проявляются мещанские наклонности.

Она честно пыталась им сопротивляться.

– Что это у вас? – спросила Тата, показывая на книжный шкаф. – «Анна Каренина», Бунин, поэты всякие… Накупили сентиментальщины!.. Это вредная литература – в ней только сопли размазывают!

Дядя Клим смотрел на нее с неподдельным интересом:

– А ты какие книги для души читаешь?

– Никакой души не существует! – отрезала Тата и опять немного приврала: – Я интересуюсь политикой, а не беллетристикой. Сейчас мы всем классом читаем речь Ленина на Третьем съезде комсомола. А вы небось никогда не впрыскиваете себе революционные бациллы.

Дядя Клим расхохотался и сказал, что запишет ее фразу в блокнот – она пригодится ему для статьи. Тате надо было радоваться – не каждый день взрослые конспектируют твои слова! Но она смутно чувствовала, что что-то идет не так.

– Пойдем я тебе кое-что покажу! – сказала Китти и, схватив Тату за руку, повела ее в другую комнату.

Мать честная! У Китти имелась отдельная спальня, и в ней было столько игрушек, сколько Тата в жизни не видела.

Китти достала из-под кровати цветастый журнал с буржуазной дамочкой на обложке и уселась на ковер.

– Давай играть: это будешь ты, а это я!

На одной картинке было изображено море, пляж и полуголые девицы, а на другой – жених и невеста за праздничным столом, уставленный тортами и пирожными.

– Мы все это съедим! – сияя, сказала Китти. – Ам-ам-ам!