они изменились в лучшую сторону, парни старались не ссориться и проявлять по отношению друг к другу заботу и участие.

Разумеется, перебранки никогда не были чрезмерно ожесточенными, ведь юноши понимали, что объединены общей целью. Во время совместной ночной молитвы все ощущали мистическое единение не только друг с другом, но и с самим Господом. Ребята взывали к Нему о помощи и ощущали Его присутствие. Иные молящиеся даже считали сход лавины чудом, обеспечившим их дополнительной едой.

То было единение еще и с ушедшими друзьями, чьи тела теперь спасали выживших от голодной смерти. Земная миссия умерших завершилась, их души отправились на небо, но все остальные не задумываясь поменялись бы с ними местами. Николич еще до схода лавины и Альгорта, задыхаясь под снегом, мысленно готовы были умереть и принести свои тела в дар друзьям. Туркатти, беседуя как-то с товарищами о суровых испытаниях, которые претерпел Христос в пустыне, заметил, что смерть стала бы для них, пожалуй, лучшим избавлением от столь ужасных мук.

С каждым днем Нума все больше мрачнел. Он очень переживал из-за того, что его не пустили в поход, и обращал свой гнев не на окружающих, а на самого себя. Парень презирал себя за слабость и, казалось, в мыслях уже покинул собственное тело, словно в наказание за то, что оно так жестоко подвело его. Когда Нума выбыл из состава экспедиции, его паек уменьшили до стандартных размеров, но даже его он не доедал, поскольку всегда находил сырое мясо омерзительным и ел его, только чтобы набраться сил перед походом в горы. Когда же цель была утрачена, им вновь овладело отвращение к человечине. Все, что Нума готов был делать для других, он не желал делать для себя и поэтому откладывал мясо в сторону, а если Штраухи заставляли его есть, прятал свою порцию.

Он начал слабеть, и организму становилось все труднее бороться с инфекцией. Во время операции Канесса очистил рану от гноя, но симптомы заражения усилились. Туркатти работал без прежнего энтузиазма, оправдываясь плохим самочувствием. Он лишь топил снег и часто просил остальных делать то, что мог бы сделать и сам, например подавать ему одеяло. Этот крепкий парень терял душевные силы быстрее, чем физические. Однажды он попросил Фито помочь ему подняться на ноги, но тот отказался, заявив, что Нума справится без посторонней помощи. И действительно, он самостоятельно встал и заковылял к фюзеляжу.

Нума злился не на товарищей, а на собственное бессилие, но нарочно выставлял его напоказ, словно говоря: «Вы совершенно правы: я слаб, от меня нет никакой пользы. Но очень скоро вы увидите, насколько поистине слабым и бесполезным я могу быть».

Эчаваррен являл собой полную противоположность Туркатти. Он не падал духом, хотя его увечья с каждым днем все настойчивее давали о себе знать. Раненая нога местами почернела от гангрены и пожелтела от гноя. Он не мог самостоятельно выбираться из самолета и дышал спертым воздухом салона, что пагубно влияло на легкие, затрудняя дыхание.

В гамаке было холодно, и как-то вечером Фернандес решил спустить Эчаваррена на пол, но это перемещение вызвало у парня настолько сильную боль, что он предпочел забраться обратно в гамак. Ночью Эчаваррен начал бредить.

— Кто пойдет со мной в магазин купить хлеба и кока-колы? — спросил он, а потом прокричал: — Папа! Папа! Заходи! Мы здесь…

Паэс подошел к нему и сказал:

— Позже можешь говорить что угодно, но сейчас ты будешь молиться вместе со мной. Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою…

Эчаваррен устремил на Паэса отсутствующий взгляд, и его губы потихоньку начали повторять слова молитвы. На несколько минут, которые понадобились им, чтобы прочитать «Богородице Дево, радуйся» и «Отче наш», он пришел в себя. Паэс вернулся на свое место рядом с Инсиарте, и Рафаэль, снова впав в полузабытье, пробормотал:

— Кто пойдет со мной в магазин?

— Только не я, — раздались в ответ голоса из темноты. — Давай подождем до завтра.

Предыдущие трагедии уже закалили выживших, и они довольно спокойно воспринимали весь ужас происходящего. Эчаваррен замолчал; какое-то время слышалось только его хриплое, тяжелое дыхание. Потом он стал дышать чаще и вдруг затих. Сербино и Паэс вскочили на ноги, бросились к гамаку и начали делать Рафаэлю искусственное дыхание. Паэс еще полчаса пытался вернуть его к жизни, но остальные уже понимали, что их товарища больше нет.

Смерть Эчаваррена глубоко потрясла всех и напомнила каждому, что и его жизнь тоже висит на волоске. Фито с кровоточащим геморроем лежал на полу и чувствовал себя подавленным, испуганным и одиноким, как никогда. И все же близость смерти давала ему возможность почувствовать себя ближе к Богу. Он молился Всевышнему за себя и всех собратьев по несчастью.

На следующее утро только одна мысль улучшала настроение и ему, и окружающим. Как и все, Фито надеялся, что, возможно, в эти самые минуты Паррадо, Канесса и Висинтин вышли к людям и что еще до заката тишину гор нарушит стрекот летящих над долиной вертолетов. Но надежда оказалась тщетной: ближе к вечеру он услышал, как кто-то прокричал, что разглядел вдали возвращающихся участников экспедиции. Наблюдая за тем, как трое парней бредут, спотыкаясь, вверх по склону, Фито почувствовал, что смирение перерастает в гнев. Выходит, Господь ненадолго подарил им надежду лишь для того, чтобы потом отобрать ее! Возвращение отряда означало одно: все они в ловушке. Фито хотелось кричать как безумному и бежать по снегу куда глаза глядят, но он не двинулся с места и только молча смотрел вместе с остальными на приближавшихся путников. На всех лицах застыло выражение глубокой тоски и отчаяния.

Первым шел Канесса, за ним — Паррадо и Висинтин. Когда Канесса оказался в пределах слышимости, до ребят донеслись обрывки его возгласов:

— Эй, парни! Мы… шли… хвост… чемоданы… одежду… сигареты!

Участники экспедиции подошли к самолету, встречающие окружили их, и Канесса сказал:

— Таким путем мы отсюда не выберемся. Долина никуда не поворачивает, а тянется дальше на восток. Но мы нашли хвост и аккумуляторы. Теперь остается отнести туда радиостанцию.

Юноши невольно заразились оптимизмом друзей, вернувшихся из похода. Они сжимали их в объятиях, не в силах сдержать слезы, а потом столпились вокруг саней, чтобы забрать брюки, свитеры и носки. Панчо Дельгадо занялся сигаретами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

В тот день, когда первая экспедиция отправилась в горы, Маделон Родригес и Эстела Перес вернулись самолетом в Чили вместе с Рикардо Эчаварреном (отцом Рафаэля),