– А я в первом. – Веселый ветер трепал ее золотые волосы и закручивал ласковые завитки на лбу и возле ушей, похожих на морские раковины. – Ты умеешь выжигать картинки, да?

– Я… – не хотел он так вот вдруг говорить, признаваться, что никаких собственно картинок в жизни своей еще и не выжигал. Что лупу в принципе в руках по-серьезному держишь впервые. Да и держать ее не умеешь. Какие уж там картинки! – «Я лучше всех в классе выжигаю! В школе! В мире!» – хотелось ему крикнуть. Но не крикнул. – А ты не мешай мне. Ты мне свет загородишь совсем, отойди.

Девочка опустила глаза, неловко спрятала руку в карман курточки и, немного помедлив, шепнула «извини». Через секунду ее уже не было рядом. Только ветки ольхи кряхтели убежавшей вслед. Коля стоял, ссутулившись, покручивал лупу между пальцами и о чем-то неясном думал. То ли стыдно ему вдруг стало. То ли еще чего-то случилось… небо посерело – видно, обыкновенное в любое время дня облако набежало на солнечный диск и упрятало его подальше. Коля разозлился даже.

…Куда она могла уйти?

Он выбрался из кустов на дорогу и огляделся: молодые мамы везли в колясках спящих (и не очень) детей, молодые папы возвращались с работы, а всякие другие люди в парке просто ходили туда-сюда и что-то значили. Именно «значили» – Коле по какой-то причине приглянулось слово, и он его запомнил. Решил употреблять почаще, когда случай представится. Девочки с пушистыми косичками нигде не было видно.

Обиделась, решил Коля и понял, что это – действительно у него стыд внутри, а не еще что-то.

Ну и что, что она в первом, а я в пятом?

И может, не так уж мало я и выучил…

Он спрятал лупу в карман, поправил за плечом портфель и зашагал домой, расстроенный всем случившимся.

…но и отчего-то довольным. Совсем чуть-чуть. Ровно на тихую улыбку, которая говорила: что-то будет. Хорошее, наверняка. Потому что как в таком вот дне может быть плохое? Коля пришел домой, положил портфель в прихожей, тихонечко съел на кухне свой обед и рано лег спать, никому ничего не рассказав о сегодняшней встрече.

Он спал долго и крепко.

И снилось ему, что… сквозь голубую воду какой-то реки светит самое замечательное в мире солнце. А он сам лежит где-то на дне и смотрит на него, и не слепнет. Потому что источник этого солнца вечен.

И он нашел его.

–

Большим городом правила весна…

В школах отменили форму, выдали гуманитарную помощь в виде консервированной колбасы и вишневой жвачки в пластинках и, оторвав ко всем чертям зимнюю шпаклевку, растворили на улицу окна. Грязный снег обреченно лежал на жестяных подоконниках – его либо ели, либо мочили в нем тряпку, чтобы стереть с доски очередную классную работу, либо подкладывали под наивную попу учителя.

На последних этажах домов текли потолки. Потому что текли крыши. Потому что текли по земле ручьи и журчали, а вместе с ними текли слезы радости и печали у тех, кто влюблялся или начинал дружить.

Все это называлось «весна». И вся эта весна неслась, приближая четверть к концу, к каникулам – к дню дурака, любимому школьному празднику. А Коля Алексеев вдруг почему-то перестал долгими вечерами сидеть у окна и смотреть на гоняющих мяч мальчишек. Он почему-то перестал каждый вечер просить Бога, чтобы тот послал ему друга, и только тихо улыбался перед сном, зарываясь носом в подушку. Он перестал донимать родителей просьбой научить его выжигать забавные картинки по дереву… он как-то очень изменился, этот Коля Алексеев. На Восьмое марта добрая Татьяна Борисовна получила от него в подарок букет мимозы – настоящей желтой, шариками. А мама утром нашла под подушкой красивую шариковую же ручку.

Никто не спрашивал Колю, где он пропадал теперь после уроков и кто съедал его бутерброды с гуманитарной колбасой.

…и о том, кто подарил ему на Двадцать третье февраля маленький зеленый кактус с накладными глазками-бусинками.

Кактус просто поселился на подоконнике в его комнате и стал жить своей растительной жизнью, практически не требуя полива.

Вообще, никто не спрашивал Колю, почему он такой счастливый последнее время. Просто все все понимали. Или – догадывались обо всем.

Секрет-то Колин в принципе и не был таким уж неразрешимым секретом: если прийти к Колиной школе минут за пятнадцать до звонка и подождать неузнанным, пока он вместе с другими ребятами вырвется из дверей здания наружу, а потом пройти за ним, стараясь не попадать в ногу, то, вполне вероятно, можно было попасть вместе с ним в парк – тот самый парк, где он прятался в кустах ольшаника, ловя в лупу солнечный лучик, – и обнаружить, что в аллеях этого парка… в аллеях этого замечательного парка его ждали.

Люди, которые кого-нибудь где-нибудь ждут, непременно очень смешные. Не замечали никогда? Никогда-никогда? Они страшно стесняются стоять у фонаря, ворот, перехода, перекрестка – в общем, везде, где другие не стоят, а ходят. Вот они стесняются и делают изо всех сил вид, что стоят тут… э… временно. Ну, что уйдут скоро. И будут очень-очень счастливыми, потому что уйдут, не как все – мимо, а прямо даже вдвоем или втроем с кем-нибудь! Во как! Короче, ждущие люди на каждом свидании выигрывают молчаливый бой с незнакомыми мимоидущими, доказывая им, что связь человека с человеком еще и всегда возможна.

Колю ждали каждый солнечный день после уроков. Катя приходила всегда вовремя, то есть всегда раньше Коли. И он никогда не мог угадать, с какой стороны она входила в парк. Она приходила нарядной и приносила с собой кусочек праздника, как порой приносят кусочек пирога хорошему знакомому. Поначалу Коля стеснялся этой необыкновенной девочки – ему было как-то крайне странно, что он идет с ней гулять и они часами болтают о всякой всячине, не замечая, как кончается день и наступает вечер. Как садится солнце, которого они так ждали и которое было оправданием их частых майских встреч. Коля и сам себе не смог бы, наверное, ответить, почему его спутница была необыкновенной. Внешне вроде любой школьной девочки. Даже куда симпатичнее учились вместе с ним. Но помимо внешности – косичек, простого красного бантика и вязаной кофточки на перламутровых пуговицах, – было помимо этого в ней какое-то очень человеческое и теплое приятство. Точно, идя рядом с ней, ты чувствовал, как все тобою сказанное не напрасно. Как ты сам не зря, когда ты с ней. Не выразить словами. Коля терялся, когда пробовал проговорить себе все это.

Катя никогда не хулиганила, не капризничала, не обижала. Она просто шла рядом. И отыскивала для него солнечные лужицы на свежем, только что проклюнувшемся газоне. Карта солнечных мест постоянно менялась – день ото дня. И поэтому придя в парк в понедельник, во вторник они уже возвращались в совсем другое место. Парк, как в сказке, менял направление своих дорожек, подставляя то один, то другой бок солнцу.

Поначалу они приходили выжигать фигурки на дереве. Но чем больше они выжигали, тем меньше им нравилось выжигать. Да. Первую неделю-две дело спорилось. Но потом интереснее стало просто ходить вдвоем и говорить. Катя рассказывала здорово. Коля слушал ее – гораздо больше любил слушать, чем перебивать. И она не обижалась. Даже наоборот. Только однажды спросила, почему он молчит. Коля тогда пожал плечами и улыбнулся. Больше она не спрашивала.