Флавио подхватил второе.

– Что это? – спросил он, вздрогнув при виде копошащейся кучи.

– Улитки.

– Для еды?

– Для чего же еще? По правде говоря, в последнее время на острове с едой туго. Но благодаря Господу и святой Агате у нас есть рыбаки. Я уверена, на Сицилии, вдали от моря, люди и похуже живут, чем мы здесь.

Она не могла не заметить, когда он взялся за ручку ведра, что на правой кисти у него остались только большой и указательный пальцы. И почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Что произошло с твоей рукой?

– А, это… – Он посмотрел на свою ладонь, потом повернул ее тыльной стороной, как будто видел впервые. – Отстрелили. Но тут нечего особенно рассказывать.

Всю дорогу, пока они шли по главной улице, она старалась не смотреть на его руку. Ведь эти несчастные потерянные пальцы так ловко перебирали клавиши на трубе.

Около дома Мария-Грация остановилась и опустила ведро на землю:

– Дай я зайду первой. Подготовлю их.

Флавио кивнул и замер, держа в руке ведро с улитками.

Оставшись один, он позволил себе расслабиться, наслаждаясь легким ветерком, доносившим аромат бугенвиллей, убаюкивающий шелест волн и знакомую музыку приглушенных голосов из бара. Голос отца, голос матери. Потом его сестра сказала:

– Он здесь. За дверью. Мой брат, он вернулся с войны.

Он услышал, как мать закричала:

– Туллио? Аурелио? – И только потом его имя: – Флавио?

Флавио понял, что не будет снова счастлив на Кастелламаре.

После окончания войны на остров стали возвращаться молодые парни. Одни везли в чемоданах медали, другие, в плохо сидящей гражданской одежде, прибывали из далеких стран, от них пахло заграничным мылом и дешевым оливковым маслом для волос. Сразу после Рождества, когда presepe[62] с фигурами Мадонны, младенца Христа и согбенного святого Джузеппе в натуральную величину все еще стоял перед церковью, il conte получил известие, что его сын Андреа возвращается из лагеря для военнопленных в Индиане, у сына повреждено колено. На праздник Богоявления его мать прибыла в церковь, опираясь на руку il conte. Кармела рыдала перед статуей святой Агаты, заламывала руки и в голос благодарила святую. «Перед всеми, – сказала Джезуина, – как простая женщина». После этого дня немолодая уже Кармела поддалась годам и старела, как и все другие женщины: ходила в поношенной и немодной одежде, с изможденным лицом.

Андреа еще находился в плену в Америке, хотя многие на острове получили письма и телеграммы со штампами Красного Креста и иностранными почтовыми марками, извещавшие о возвращении солдат. Но Пина и Амедео так ничего и не получили. Неожиданное возвращение Флавио стало не меньшим ударом для обитателей «Дома на краю ночи», чем известие о его исчезновении.

Вернее, измятое письмо от Красного Креста было доставлено зятем Пьерино к дверям бара, через пару дней после приезда Флавио. Крик Пины разбудил всю площадь, испуганные иволги разлетелись с ветвей дерева, Амедео и Мария-Грация сломя голову понеслись к ней. Пина подумала, что это новости о других ее сыновьях, а это было всего лишь запоздавшее известие о Флавио.

Мы рады сообщить вам, – говорилось в письме, – что ваш сын Флавио Эспозито связался с нами перед своим освобождением из лагеря для военнопленных в Лэнгдон-Прайори, Суррей, Англия. Находясь в Британии, он проходил лечение по поводу ампутации пальцев на правой руке и психологических проблем, вызванных последствиями службы в Северной Африке, в военном госпитале в Аддингтон-Парк, Кройдон, а также в военном госпитале в Бельмонте, Саттон. Лечение прошло успешно, и он находится в удовлетворительном состоянии, хотя и не может сам написать вам. Если вы пожелаете вложить обратным письмом сообщение для него, мы будем рады передать его.

Письмо было трехмесячной давности.

Флавио не рассказывал о том, что с ним произошло, и при упоминании о «психологических проблемах» замыкался, становился угрюмым и отказывался разговаривать вообще.

– Ты думаешь, его мучили? – рыдала Пина по ночам в своей спальне.

– Англичане – хорошие люди, – отвечал Амедео, который за всю жизнь встречал только одного англичанина, солдата Роберта. – Они должны были заботиться о Флавио. А сейчас он дома и поправится, вот увидишь. Здоровый морской воздух, семья, знакомые лица…

Но, по правде говоря, Флавио не находил на острове ничего знакомого. После встречи на террасе он держался отчужденно, особенно по отношению к матери, будто та была навязчивой незнакомкой. Тогда он поднялся в свою комнату и обнаружил, что портрет il duce и его труба исчезли, зато на ночном столике лежат чужая бритва и помазок для бритья. Пина поспешила убрать все эти следы пребывания другого мужчины, застелила свежие простыни и отдернула пыльные занавески, но Флавио продолжал сидеть на краю кровати и рассматривать вещи, стоявшие на полках, как будто видел их впервые.

Позже Пина вернула вещи Флавио на старые места – так, как он ставил их, уходя на войну. После того как Флавио пропал и пока не появился Роберт, бессонными ночами она множество раз заходила в спальни своих сыновей, рассматривая каждого оловянного солдатика и каждый школьный аттестат. Теперь труба Флавио в футляре покоилась на столе в ногах кровати, его любимые игрушечные солдатики и футбольные карточки заняли свои места на ночном столике, только портрет il duce остался лежать в ящике шкафа свернутым в трубочку.

– Мама, ему уже двадцать три, – сказала Мария-Грация, наблюдая за матерью.

Амедео откопал медаль Флавио из-под пальмы во дворе и вручил ее сыну.

– Я могу отчистить следы земли, – сказал он. – Я закопал ее, чтобы она была в сохранности, вот и все.

Флавио ничего не ответил. Он просто лег и заснул. И спал так крепко, что не просыпался больше недели.

Все это время они старались не шуметь, как если бы какое-то дикое существо поселилось в комнате наверху.

Пока Флавио пребывал в забытьи, Пина заняла позицию на террасе. Она не реагировала ни на гомон посетителей, ни на суету Марии-Грации, сновавшей с подносами и пытавшейся привлечь ее внимание. Просто сидела спиной ко всем и смотрела на море. В эти дни, глядя на одинокую фигуру матери, Мария-Грация начала осознавать, как Пина постарела. Ее коса, пусть все еще черная, поредела, потеряла былую густоту и блеск, плечи ссутулились, спина сгорбилась. Пина сидела, ожидая, когда ее сын проснется и спустится к ней.

Мария-Грация предполагала, что брат захочет отныне сам распоряжаться в баре, и втайне уже приценивалась по газетам к билетам до Англии – могла же она отправиться искать Роберта и оставить бар на Флавио? Но билеты были безумно дороги – столько «Дом на краю ночи» зарабатывал за целый месяц. И даже если Флавио возьмется присматривать за баром, где и как искать Роберта в этой огромной и серой, как она думала, стране? И почему он не едет к ней?