— А что ты хотел? — хмыкнул Тимофей и вытащил дюралевый портсигар, сделанный из обшивки самолета, такие вещички на войне в цене. Щелкнул миниатюрным замком и вытащил папироску. — Никто с предателями церемониться не станет. То, что можно простить немцу — все-таки приказ выполняли, под пули шли, — никогда не простят предателю!

— Знаю я это… Так что с табачком-то?

Тимофей протянул папиросу, чиркнул зажигалкой. Стиснув папиросу зубами, Кривошеев потянулся к крохотному огоньку. Крепко и очень сладко затянулся. Было видно, что папироса пришлась ему по нраву, глаза от удовольствия сузились, как у кота, греющегося на весеннем солнышке.

Пусть подумает, соберется с мыслями. Глядишь, поразговорчивее станет.

— Знаю я третьего, — выдохнул наконец Кривошеев, — нас свели на последнем этапе подготовки. Псевдоним у него Бондарь. Как его зовут на самом деле, я не знаю. У командования он на особом счету, много раз бывал за линией фронта. Имеет офицерское звание гауптштурмфюрер. До войны окончил диверсионно-разведывательную школу «Краков» при Абверштелле. Школа комплектовалась практически из одних украинцев, настроенных отрицательно к советской власти. Случайно или нарочно, не знаю, обмолвился о том, что перед самой войной был заброшен на территорию Советского Союза для подрывной деятельности и легализовался в одном из воинских подразделений.

— Какое у него задание сейчас?

— Сбор разведданных вблизи железных дорог. На низовых работах железной дороги — стрелочниками, сцепщиками, смазчиками — работают агенты абвера. Бондарь держит с ними связь. Еще он должен организовать устранение командующего Ватутина.

— Резидент он?

— Да.

— Почему же он был без связи?

— Радист, с которым он осуществлял заброску, сломал ногу. Пришлось осуществлять его эвакуацию через линию фронта. В поддержку к Бондарю была направлена опытная группа с радистом, но они все пропали. Сообщили о своем благополучном приземлении и пропали. После этого Бондарь перешел линию фронта и сообщил, что находится без связи… Просил помочь. Вот меня с ним потом и отправили.

— Ты знаешь кого-нибудь из пропавших?

— Не знаю никого… Слышал, что у командира группы псевдоним — Фрол Кравченко.

— Как часто ты должен был встречаться с Бондарем?

— Планировалось встречаться раз в неделю. Он оставляет в тайнике разведданные, я их зашифровываю и отправляю в Центр.

— Где находится тайник?

— Под большим серым камнем за территорией банно-прачечного отряда.

— Когда именно он должен был передать записку?

— Вечером в тот день, когда вы меня повязали.

— Как тебе удалось легализоваться в банно-прачечном отряде?

— Документы у меня были хорошие. Показал командиру отряда справку о ранении, сказал, что из запасного полка направили в отряд и что могу еще и стричь. В армии это ценится… Вот они меня и оставили.

— Как выглядит этот Бондарь?

— Высокий. Статный. Светлый.

— Кто по званию?

— Майор.

— Что еще? Поподробнее!

На какое-то время Кривошеев задумался.

— Скуластый малость. Сухощавый. Конечно, не писаный красавец, но бабам такие мужики нравятся.

— У него были какие-то особые приметы? Скажем, родинка на лице или шрам на лбу, какие-то порезы на руках?

— Ничего такого не припомню, — пожав плечами, ответил Кривошеев. — Черты лица правильные. Может, нос слегка курносый, но это не примета… Ага, вспомнил! У него шрам был на боку под рукой.

Романцев старательно записал особую примету, после чего внимательно посмотрел на него:

— Что-то ты мне не договариваешь, откуда знаешь про шрам? Ты ему в баньке спинку, что ли, натирал?

— В бане я с ним не парился, — посмурнел диверсант. — А только когда мы с ним однажды перед самой отправкой приемы джиу-джитсу отрабатывали, он так сильно вспотел, что снял с себя рубашку, ну, я и увидел этот шрам. Он буквально через всю спину шел.

— Ранение?

— Оно самое, но какое именно, я так и не понял. На пулевое вроде бы не похоже. Может, осколок зацепил.

— Какой по характеру этот Бондарь?

— Характер у него дерзкий. Этого не отнять… Чувствуется в нем какая-то сила. Это трудно объяснить, но вот спорить с ним отчего-то желания не возникает. А глянешь на него, так сразу видно, что летает высоко!

Вошел военврач лет пятидесяти с погонами майора. Выглядел он старомодно, с седенькой бородкой, прикрывающей узкий подбородок, и в белой медицинской шапочке. Поздоровавшись, спросил:

— Я не помешал, а то, знаете ли… Процедуры назначены!

— Нет, товарищ военврач, — закрыл блокнот капитан. — Я уже выяснил, что нужно. Вы можете сказать, как долго арестованному еще здесь лежать?

— Рана не опасная, пуля извлечена, заживает хорошо. Думаю, что дня через три он уже сможет понемногу передвигаться, если не возникнет каких-то воспалений. — Приподняв старомодные очки, врач с интересом посмотрел на Романцева: — А вы это с какой целью спрашиваете? Интересуетесь, дойдет ли он самостоятельно до стенки? — И, досадливо поморщившись, добавил: — Лечишь больного, а потом оказывается конец один. Да-с…

— Это как повезет, — усмехнулся Тимофей. — Нам очень нужно, чтобы через три дня он был на ногах.

Ранним утром следующего дня Романцев встретился с полковником Александровым. Начальник контрразведки армии внимательно выслушал доклад, а потом спросил:

— Уж не тот ли это майор, которого мы ищем?

— Мне думается, что он резидент! Поэтому о нем никто ничего не знает, во время подготовки к заданию немцы держали его отдельно от всех остальных.

— Возможно, что оно и так. Какие у тебя имеются соображения по этому делу?

Вытащив из планшета несколько листков бумаги с машинописным текстом, Тимофей положил их на стол перед полковником. На листках крупными буквами было напечатано: «Предварительный план «Операции Майор».

— Подготовился, значит?

— У меня было время. Предлагаю операцию по поимке резидента назвать «Операция Майор».

— Годится. Продолжай.

— Немецкий агент Кривошеев легко идет на контакт, в своих показаниях достаточно откровенен. Эту его словоохотливость нужно использовать. Если немцы хотели, чтобы он стал парикмахером, так пусть он им и будет. В этом случае он будет находиться под нашим круглосуточным наблюдением, а мы, в свою очередь, сможем контролировать все его контакты.

Тимофей говорил уверенно, твердо, безо всяких сомнений. Александров призадумался — было понятно, что капитан продумал каждую мелочь.

— Ну что ж, принимается, — после некоторого размышления произнес он. — Пусть так оно и будет. Пусть служит парикмахером у офицеров. Когда, ты думаешь, его можно будет привлечь?