— Через три дня. Я уже разговаривал с доктором.

— Глаз с него не спускать ни днем ни ночью!

— Есть, товарищ полковник! — отозвался Романцев с заметным облегчением.

Неделя миновала, но Бондарь так и не объявился. Не исключено, что он просто перебрался на другое место. Наверняка прослышал про задержание немецкого радиста — стрельба была, будь здоров! А такие вещи на фронте распространяются быстро.

Следовало поговорить с информаторами, может, они что-то знают. По штату Романцеву полагалось иметь агента в каждом отделении. Военная контрразведка должна знать, чем дышит прибывшее пополнение, о чем говорят старожилы, кого ругают, кого хвалят простые бойцы, какое настроение у красноармейцев перед предстоящим наступлением. На войне мелочей не бывает.

Он никогда не вызывал информаторов по отдельности, в этом был свой резон: на них не должно упасть подозрение в сотрудничестве со Смершем. А поэтому обязательно смешивал их с прочими бойцами, подбирая для предстоящей беседы какую-нибудь нейтральную причину. Так было и в этот раз — среди двух десятков приглашенных бойцов было шесть осведомителей. Даже если случится, что кто-то узнает об их настоящей роли, то вряд ли к ним станут относиться хуже — среди них было немало геройских солдат, проявивших себя в боях. Информаторами они стали по убеждению, искренне полагая, что тем самым помогают приближению победы. Но вот откровенничать в их присутствии красноармейцы более не станут.

Беседа с бойцами была непродолжительной, часто состояла всего-то из нескольких вопросов: «Все ли дома в порядке? Нужна ли какая-то помощь?» Затем понемногу, стараясь разговорить бойца, капитан узнавал, что происходит в подразделении, о чем думают и рассуждают сослуживцы.

В этот раз трое из опрошенных агентов не сказали ничего нового. Поведали лишь о том, что в последнее время красноармейцы стали все чаще поговаривать о наступлении. Еще выражали неудовольствие по поводу задержки курева и наркомовских ста граммов. Но все недочеты были вполне исправимы. Три дня назад были взорваны железнодорожные пути, что затруднило запланированные доставки. До окончания ремонта «чугунки» цистерну со спиртом и вагон с табаком отогнали на запасные пути, приставив к ним усиленный караул, как и полагалось особо важному стратегическому грузу. В ближайшие часы железнодорожные пути будут восстановлены, и положенная норма спирта вскорости прибудет в часть. Так что неприятные разговоры умолкнут сами собой.

Еще трое агентов заприметили, как четверо бойцов подобрали сброшенные с самолетов листовки. Поднимать их запрещалось, не рекомендовалось использовать даже в виде самокрутки для курева. Но командование было осведомлено, что бойцы нередко нарушали приказ из-за перебоя с бумагой. К тому же размер листовок был очень удобен: не большой и не маленький, ровно с партбилет. Оставалось только насыпать табачку на лист, смачно послюнявить края и завернуть. Качество бумаги у листовок тоже было весьма подходящим — не толстая и не тонкая, в точности такая, чтобы затяжка была долгой и ядреной.

Будь сейчас сорок первый год, возможно, Романцев обратил бы внимание на этот сигнал. Тогда перебежчиков хватало! Но сейчас такие случаи — редкость. Перебегали лишь по крайней необходимости: чтобы избежать возможного ареста или перед предстоящим наступлением. Но агент назвал фамилии дисциплинированных солдат, не замеченных в каком-то шкурничестве, которых Тимофей знал лично, причем с весьма хорошей стороны. Не иначе листовки подняли на курево, а то и для гигиенической надобности, так что тревожиться не стоит.

Последним информатором был сержант Федор Михеев — кряжистый домовитый боец лет сорока, призванный откуда-то из-под Иркутска.

— Не заметил что-нибудь подозрительного в подразделении? — задал вопрос Романцев, перевернув исписанную страницу блокнота.

Сержант Михеев приосанился, невольно ощущая свою значимость, как это он делал всякий раз, когда беседовал с капитаном, и степенно заговорил:

— Есть кое-что непонятное. Я тут как-то к связистам заходил, дело у меня там было по службе…

Романцев понимающе кивнул. Служба есть служба! Информатора следует уважать, внушить, что он необходим, что все его донесения столь же важны, как и первая линия обороны. Тут и сигареткой можно угостить, вместе посмеяться над шуткой, при необходимости помочь в каких-то делах, посодействовать семье. Но никогда не следовало позволять информатору переступать грань, за которой начинались приятельские отношения.

Появление Михеева у радистов было не случайным. В отдельной роте связи на должности командира отделения телефонно-кабельного взвода у Романцева служил осведомитель, который рассказал ему о Федоре: третий месяц тот крутил роман с ефрейтором Ларисой Егоровой, работавшей на радиостанции.

— У одной связистки, ефрейтора Егоровой, я на руке часики видел, — договорил Михеев.

— И что с того? — удивился Тимофей. — Мало ли какие у кого часики. Вот посмотри, у меня… — приподнял он гимнастерку, — тоже часы есть.

— В том-то и дело, что часики не простые! Золотые они! И я вот все думаю, откуда у простой телефонистки такие часики могут быть? Денежное довольствие у нее небольшое, значительную часть суммы еще домой отправляет, матери и малолетнему сыну. А тут такие часы! Да на них целый год копить нужно!

Тимофей невольно насторожился. В нем мгновенно проснулся охотничий инстинкт, следовало проверить информацию — тут попахивало чем-то противозаконным.

— А ты поинтересовался у нее, откуда она такую красоту раздобыла?

— Спросил, — нарочито равнодушным голосом произнес Михеев.

— И что же она тебе ответила?

— Сказала, что у нее эти часики уже давно лежат. Вот только сейчас решила надеть. А ведь я точно знаю, что у нее их не было!

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Знаю, и все! — колюче отрезал сержант.

— Послушай, Федор, а у тебя с этой связисткой, случайно, никаких амурных дел не было? Между нами, конечно.

— Вот стервецы! — хмыкнул Михеев. — Уже донес кто-то… Ну, было… Недолго, правда… Тогда мне казалось, что у нас все в порядке. Ведь как оно прежде было: не успею я ее поманить, а она уже ко мне в койку прыгает! А тут прихожу как-то к ней, а бабу как будто подменили! Я с ней и так, и эдак, а она все ни в какую! — уже сердито продолжал сержант. — Между нами, говорит, все кончено! Раньше хохотушка была, а сейчас слова из нее не вытянешь… Короче, не хочет она со мной общаться!

— Послушай, Федор, а тут личного мотива нет? Может, ты решил наказать ее с моей помощью?

— Если бы хотел наказать, то не стал бы ни у кого помощи просить, — нахмурился Михеев. — Просто подбил бы ей глаз, и пусть бы ходила по подразделению с огромным синяком! Лариска мне и нравиться после этого перестала. Будто бы переродилась, чужая какая-то стала!

— Значит, ты думаешь, что ей кто-то эти часики за дело подарил? — задумался Романцев.