– Не раз в этом участвовал, – кивнул я, невольно содрогнувшись. – Помучить – нет уж, спасибо, так мы не развлекаемся. Но ради дела приходилось.

– Тогда вы можете хотя бы приблизительно понять, что представляют собой Миры Мертвого Морока. В них есть движение, звук, редкие проблески сознания и даже память, но нет жизни. Мой друг Чьйольве, пытаясь объяснить, что ему там открылось, сказал буквально следующее: «Бытие – движение, небытие – покой. И нет для них ничего мучительней, чем приобретать свойства своей противоположности. Я видел небытие, которому пришлось прийти в движение, и с тех пор сердце мое переполнено его страданием…» Сэр Макс, да что с вами?

Я взял себя в руки и ответил:

– Ничего такого, чего не может пережить человек. Просто я, наверное, отчасти знаю, о чем говорил ваш друг. Несколько раз мне доводилось вставать на след мертвеца…

– Никогда прежде не слышал, чтобы Мастер Преследования шел по следу покойника, – удивился Магистр Шаванахола.

– Ну, их счастье, – вздохнул я. – Надеюсь, мне тоже больше не придется. Но если это хоть немного похоже на то, что открылось Магистру Чьйольве в Мирах Мертвого Морока… Тогда я понимаю, почему он поначалу сошел с ума. И почему, оклемавшись, сразу наложил Заклятие Тайного Запрета на занятия художественной литературой на все времена, тоже понимаю. Даже не стану больше удивляться, как он это сумел. В некоторых ситуациях делаешь невозможное просто потому, что не сделать – гораздо более невозможно. И почему он взялся за такое заведомо безнадежное дело, как уничтожение Миров Мертвого Морока, это я теперь тоже понимаю. Гораздо лучше, чем хотелось бы, честно говоря.

– Похоже на то, – согласился Шаванахола. Встал, подошел ко мне, положил руки на плечи. Такой простой дружеский жест – дескать, эй, выше нос, все хорошо, ты не один, мы живы, а за окном чудесный пасмурный вечер, чего еще желать.

Но, подозреваю, это было какое-то целительное колдовство. Потому что обычно мне требуется гораздо больше времени, чтобы вынырнуть из свинцово-серой бездны тягостных воспоминаний, похожих скорее на телесную муку, чем на тень былых впечатлений. А тут вдруг – раз, и отпустило. Не то чтобы память о следах мертвецов вовсе оставила меня, просто заняла положенное ей скромное место. По крайней мере, ни чувствовать себя живым, ни даже соображать она больше не мешала.

Магистр Шаванахола снова сел в кресло и приветливо улыбнулся.

– Слушайте, – сказал я, – а откуда вы все это знаете? Ну, слова вашего друга – понятно. Но все остальное? В записках Хебульриха Укумбийского вроде бы нет ни слова о том, что Миры Мертвого Морока – дело его рук. Правда, сам я их пока не читал, но мне подробно пересказали. Там написано, его знакомый нечаянно туда забрел, рассказал, и только тогда Хебульрих отправился взглянуть…

– Да знаю я, что там написано, – отмахнулся Магистр Шаванахола. – А кто бы на его месте сказал правду? Гораздо проще объявить, будто совершенно случайно обнаружил такую жуть, забить тревогу и честно сделать все, чтобы предотвратить умножение зла. А заодно покончить с ненавистными романами. Ну, если уж все равно так удачно сложилось.

– А все-таки, откуда взялась ваша версия? – настойчиво спросил я.

Вообще-то несколько лет, проведенные в Ехо, сделали меня легковерным до наивности. Приспособиться к жизни в другом мире, даже если тебе там очень нравится, довольно непросто. Хотя бы потому что полностью утрачиваешь привычный контекст. Ты больше ничего не знаешь и не понимаешь по умолчанию; элементарные законы природы – и те становятся для тебя полной загадкой. Даже собственное тело регулярно преподносит сюрпризы, потому что всякий с детства привычный жест может случайно оказаться магическим пассом, никогда заранее не угадаешь, к чему приведет попытка взъерошить волосы или приветливо помахать рукой приятелю, идущему по другой стороне улицы. В такой ситуации лучше научиться безоговорочно верить людям, которые оказались рядом. Раз и навсегда решить, что они просто в силу своего происхождения и опыта знают гораздо больше и вряд ли одержимы маниакальным желанием во что бы то ни стало тебя одурачить. Разве что иногда. Но это вполне можно пережить.

А уж когда неведомо откуда вдруг является живая легенда, Магистр древних времен, проживший на свете больше лет, чем я дней, самое время выключить жалкие остатки когда-то могучего критического аппарата и слушать, распахнув рот.

Но слишком близко к сердцу я принял его рассказ. И хотел разобраться до конца – насколько это вообще возможно.

– Хороший вопрос, – сказал Джоччи Шаванахола. – Поймали вы меня, сэр Макс.

И рассмеялся.

Вроде бы ничего особенного. Ну, смеется человек, с кем не бывает. Однако больше никогда – ни прежде, ни после – мне не доводилось слышать смех, подобный свету, яркий, холодный и ясный, озаряющий все, что случайно оказалось рядом, но совсем не веселый. Впрочем, и не печальный. Скорее уж самим своим звучанием отрицающий возможность обоих состояний. Смех ради смеха. Чистый. Никакой.

Слышать его было таким счастьем, что все вопросы вылетели у меня из головы. То есть я не то чтобы забыл, о чем спрашивал, просто перестал ждать ответа. Какая теперь разница.

Но Веселый Магистр все-таки ответил:

– Когда-то я был Хебульрихом Укумбийским. А потом перестал им быть, чтобы ускользнуть от предназначенной Хебульриху смерти. А какое-то время спустя мне пришлось перестать быть человеком, сменившим Хебульриха, потому что и его поджидала смерть. И следующего тоже, поэтому я снова ускользнул, став кем-то другим. И проделывал это так часто, что постепенно забыл, кто я. С очень древними колдунами, вроде меня, подобные недоразумения то и дело случаются.

Такого признания я, конечно, не ожидал. И, по идее, должен был взорваться под напором противоречивых эмоций: восхищение, недоверие, зависть, досада, ликование и снова недоверие, и снова, и снова, и снова. Потому что поди поверь, когда тебе такое рассказывают.

Но я, наоборот, вдруг совершенно успокоился. Словно бы все встало на места, круг замкнулся, головоломка сложилась, а мы с Магистром Шаванахолой наконец перестали морочить друг другу голову и начали говорить начистоту.

Я только и спросил:

– Но вы вспомнили?

– Совершенно верно, – кивнул он. – Вспомнил, когда все-таки умер. С одной стороны, глупо я тогда попался, до сих пор досадно. А с другой – это явно пошло мне на пользу. Стоило так нелепо умереть, чтобы вспомнить, кем успел перебывать, а заодно узнать, что смерти, от которой я бегал чуть ли не с дня рождения этого Мира, нет вовсе. Что действительно есть, так это разные способы бытия. И переход от одного к другому почему-то традиционно считается концом всего – как же я смеялся, когда это понял. Как я смеялся, знали бы вы.

– Мне рассказывали, что вы даже воскресли от смеха.

– Так и было. Считается, что это из ряда вон выходящее событие; но лично я ничего удивительного в нем не нахожу. Люди часто просыпаются, рассмеявшись во сне. А смерть похожа на сон гораздо больше, чем принято думать.