Я сел, все еще не в силах взглянуть на него.

— Сигаретку?

Я вытащил сигарету из его массивного золотого портсигара и завороженно наблюдал, как он затягивается и выпускает изо рта струйку дыма. В каждом жесте Канлифа была какая-то особая многозначительность, у меня даже мелькнуло зловещее ощущение, что я на представлении чревовещателя, который вот-вот займется саморазоблачением.

— Разрешите выразить вам соболезнование по поводу столь тяжкой утраты, — сказал он. — Насколько я понимаю, вы были мало знакомы с вашим дядей?

— Да, я его видел всего один раз.

Я вдруг уловил его иностранный акцент. До сих пор, пораженный его наружностью и голосом, я этого не замечал.

— Я был знаком с ним очень близко. Прекрасный человек. У него случился инфаркт в среду днем, и к вечеру он скончался.

— Я не знал.

— Да, — сказал он сухо и прищурился, — знать об этом вы не могли.

Глаза у него, если всмотреться, были серые, большие, умные.

— Вы первый из членов семьи, которого я оповещаю… Как я понимаю, он был очень близок с вашей матерью. Может быть, есть кто-то постарше, кто возьмется сообщить ей эту новость?

— Да. Есть такой мистер Габриэль, он живет в Борнемуте, в том же пансионе, что и она. Он большой ее друг. Это хорошая мысль, — сказал я, испытывая стыд от того, что не подумал об этом сам.

— Так, — протянул Канлиф и зашуршал какими-то бумажками на своем столе; пока длилась эта пауза, я чувствовал, как сердце мое уходит в пятки. — Я предполагаю, — растягивая слова, сказал он, — что вы более или менее представляете, какова воля мистера Янды?

Я облизнул губы.

— Я слышал, что он собирался кое-что мне оставить.

— Он и оставил. Все, — промолвил Канлиф, и вокруг его глаз побежали лучики морщин. Этот крошечный манекен сидел и улыбался совершенно человеческой, мудрой и сардонической улыбкой, а у меня в горле все пузырился английский портвейн.

— Судя по всему, он не внес никаких изменений в завещание, которое я составил по его просьбе в 1938 году и которое хранится в канадском отделении моей конторы. Не могу сейчас с точностью сообщить все детали этого завещания, но, если хотите, я готов обрисовать вам примерные размеры его состояния.

Верно расценив мою судорогу как согласие, он продолжал:

— Наличный капитал и ценные бумаги, составляющие меньшую часть состояния, выражаются примерно в пятидесяти тысячах долларов, это око-до семнадцати или восемнадцати тысяч фунтов. Большая же часть состояния вложена в консервный завод, транспорт и солидную фруктовую плантацию, которая была им приобретена в 1952 году и как я понимаю, представляет особую ценность.

— А если… если я захочу все это получить, это возможно?

— Ну естественно. Вы единственный наследник. — Он снова взглянул на свои бумажки. — Последняя оценка имущества была произведена в 1951 году. До того, как он приобрел фруктовую плантацию. Пока это всего лишь прикидка, но ориентировочно я бы оценил состояние в четыреста тысяч долларов. Разумеется, будут еще расходы на похороны…

— Четыреста тысяч…

— Что равно примерно ста сорока тысячам фунтов стерлингов, — сказал он, громко высморкался и засопел. Потом соскользнул со стула и вроде бы наклонился поднять окурок, который прожег дырку в ковре. А я часто задышал ему в затылок. Помню только, как благодарно над ним склоняюсь, и мне хочется облобызать этот крошечный затылочек, а потом вдруг снова сижу на стуле, пью воду из стакана и слышу женский шепот:

— Он, видимо, перепил. От него разит коньяком. Наверно, не стоило так сразу ему говорить…

— Ну как, вам получше? — улыбаясь, спросил Канлиф. — Слишком много сюрпризов, да?

— Наверное, да. Повторите, пожалуйста, цифру.

— Сто сорок тысяч фунтов стерлингов. Благодарю вас, мисс Фоглер, — сказал он замешкавшейся в дверях Булке и подождал, пока она выйдет.

Еще несколько минут он, улыбаясь, читал мне короткое наставление о том, как нужно относиться к наследству, и предложил маленькую сумму — так сказать, в виде аванса. Я уже и сам думал, как его об этом попросить, а потому тут же поспешно согласился.

— Ну, скажем, фунтов сто или двести?

— Двести — это клево!

— Полагаю, что вам бы хотелось получить их наличными, — продолжал он, поглядев на часы. — Я уже попросил мисс Фоглер сбегать за ними в банк. Банки закрываются ровно через пять минут. Вы какими купюрами предпочитаете, пятифунтовыми?

И тут вернулась Булка и притащила деньги. Канлиф вынул два каких-то бланка и протянул их мне ~ расписаться.

— У меня, знаете ли, было предчувствие, что вам захочется получить маленький аванс… — сказал он с усмешечкой. — Все уже подготовлено. Распишитесь, пожалуйста, здесь и здесь. Видите, я даже точную сумму проставил. Интуиция, знаете ли…

Я судорожно расписался, весь взбудораженный от этих чудных слов, завороженный мельканием пятерок, которые он пересчитывал у меня перед носом. Расторопная Булка тут же промокнула распие~ ки двумя промокашками, а я, не отрываясь, пялился на то, как Канлиф приближается к финишу* «Тридцать восемь, тридцать девять, сорок».

— Все. Согласны с моим подсчетом?

— Совершенно согласен. — Я еле удерживался, чтобы не протянуть к ним лапу.

Через пару минут он сказал, что свяжется со мной, как только получит более точную информацию, и снова взял мою руку обеими своими ладошками.

— Будьте благоразумны, — сказал он, поблескивая своими большими умными глазами. — У меня хранится некоторая сумма, полученная от мистера Янды. Но тратьте осмотрительно. Легкое транжирство — дело законное. Только не пускайте на ветер все сразу.

Как я спустился по лестнице — не помню. Очнулся я в машине и тут же стал думать, с чего начать. Потому что несмотря на английский портвейн голова моя работала ясно — впервые за целый день, а может, впервые за целую неделю, а то и вообще впервые в жизни.

У меня была совершенно четкая потребность смотаться с этими чудными двумя сотнями куда-нибудь подальше и там выработать линию поведения.

Рассуждая таким образом, я попытался завести машину и тут же, матерясь, выскочил с рукояткой стартера в руке. Надо было сделать еще кое-что, прежде чем определяться с планами. И я покатил к жалкой конуре Хорька Рикета.

За излюбленным занятием — бурчанием над бензонасосами — я его не застал, пришлось обойти всю мастерскую, прежде чем он обнаружился в яме под каким-то грузовиком с фонарем в руках.

— Мистер Рикет!

Он, не разгибаясь, зыркнул на меня и молча вернулся к работе. Этот знакомый, далеко не новый жест наполнил меня таким ликованием, что я, присев по-лягушачьи, просунул голову между двумя передними колесами и, набрав побольше воздуха, рявкнул: