сегодняшние спекуляции могут быть опровергнуты. PETA указывает, что мидии умеют медленно двигаться, переставляя свои нити. «Мы пока не знаем, чувствуют ли устрицы боль, но если да, они представляют очень большое число страдающих животных», – добавляет организация.

Как я полагаю, вероятность, что двустворчатые моллюски боли не чувствуют, велика. Их добыча экологически устойчива и, насколько мы можем видеть, лишена жестокости. Мидии, устрицы и им подобные – если их разводить, а не черпать драгой, – могут оказаться единственными морепродуктами, которые веган может есть с чистой совестью.

(Креветки, которые являются не рыбой, не моллюсками, а ракообразными, показывают аналогичные признаки боли, что и рыба. Если на усики креветке нанести кислоту, она реагирует и начинает бить хвостом, а потом усиленно за ними ухаживает, а если до этого провести обезболивание, это поведение проявляется меньше.)

В этой области есть хорошие новости. В Нью-Йорке устричные рифы восстанавливают от Бруклина до Бронкса, где они нужны еще и для защиты жителей от шторма. Первая масштабная ферма по разведению мидий у берегов Великобритании построена в заливе Лайм в графстве Девон. Главное ограничение здесь в объеме потребления. «Мидии растут практически повсюду», – говорит сооснователь этой фермы Джон Холмиард. По его оценке, британцы едят в год всего десять тысяч тонн мидий, в то время как французы – в пятнадцать раз больше, а испанцы – больше в двадцать пять раз.

Итак, вот морепродукты, которые веганы могут есть в уверенности, что не причинят никому боль. Это ощущается как странная отсрочка, как единственный пункт в списке дел перед свадьбой, который не отталкивает и не стоит £500.

Но у этого спектра есть еще один конец, где причинение даже самой жестокой боли может быть оправдано.

* * *

Кажется, что учреждение, в котором ставят опыты на животных, должно быть зловещим местом неопределенного вида где-то в глуши – что-то вроде мусорных полигонов или складов Amazon. Может быть, некоторые так и выглядят, но есть и другие – ярко освещенные, заурядные офисы прямо у нас под носом.

В цокольном этаже Guy’s Hospital неподалеку от Лондонского моста ожидают своих процедур тысячи мышей. Они в основном белые с красными глазками и носами. Когда с ящика снимают крышку, они карабкаются к краю и пытаются посмотреть, что лежит за его пределами. Пересечь порог они не осмеливаются. Легко представить, что в другом мире они стали бы очаровательными домашними любимцами.

В учреждении нет окон и стоит тяжелый затхлый запах. Внутри – комнаты, в комнатах – семь с половиной тысяч ящиков, расставленных по шестьдесят штук на стеллажах. «Многие говорят, что у нас все комнаты одинаковые, – рассказывает Стивен Вудли, который всем этим заведует. – Мы к этому и стремимся. Это клинические условия».

Тестирование на животных, наверное, самая токсичная тема в области наших взаимоотношений с другими видами. Она делит людей куда больше, чем поедание мяса и охота за трофеями. Получить доступ в лабораторию само по себе непросто, так как ученые знают, что малейшее освещение их деятельности может навлечь ураган оскорбительных писем и постов в интернете. Некоторые любители животных приходят в ярость, узнав, например, что для разработки человеческих лекарств вредят собакам. Во времена учебы в Оксфорде я какой-то период почти ежедневно проходил мимо протестующих против новой лаборатории, где должны были проводиться исследования на животных, и плакаты с ранеными, несчастными зверями, особенно шимпанзе в клетках, засели у меня в голове.

В студенческом возрасте я сам однажды согласился принять участие в медицинских тестах – объявление в журнале предлагало быстро заработать £2 тыс. Я передумал, когда понял, что не имею представления, на что конкретно соглашаюсь. В отличие от людей, которые задействованы в медицинских исследованиях, животные не имеют выбора и не получают никаких преимуществ. Они не могут дать информированное согласие или отступить в последнюю минуту. Мы можем струсить, животные – нет. В конце эксперимента их обычно убивают, даже если они совершенно здоровы.

«У меня бывали такие моменты. Работаешь с приматами, и потом вдруг исследование заканчивается. Скажу честно, мне просто хотелось расплакаться. У меня всегда было чувство, что они знают, – признается Вудли, проводя для меня экскурсию. – Я обожал работать с приматами, но не скучаю по тому времени».

Британские лаборатории стараются не проводить исследования на собаках, хотя у Вудли есть опасения, что эти эксперименты просто делают в странах с менее строгими правилами. «Мне кажется, так нельзя», – добавляет он. Еще он рассказывает, что жалуется, когда в зоомагазине животные плохо выглядят. Такой подход не редкость среди зоотехников, убеждает он. «Мало кто из нас не влюблен в своих подопечных».

В лабораториях без окон – таких, как эта, – как минимум некоторым подопытным животным живется намного хуже, чем на фермах. В оправдание можно сказать, что польза для человечества здесь может оказаться гораздо больше: животные страдают и погибают не ради нашего удовольствия, а для нашего выживания, и их нельзя заменить другими, нечувствительными существами – или, по крайней мере, так это аргументируют.

Мы с Вудли надеваем целлофановые фартуки, сетки на волосы и бахилы, обрабатываем руки дезинфицирующим средством и переступаем порог лаборатории. Учреждение занимается разработкой генетических методов лечения заболеваний, в том числе рака. В коридоре я сталкиваюсь с Джеймсом Арнольдом, ученым, который заявляет, что раковые опухоли настолько сложны, что их невозможно симулировать на биочипах и в чашках Петри. «Найти замену [опытам на животных] будет очень сложно, как минимум при нашей жизни».

Меня не отталкивает, когда я вижу мышей, но потом мы сворачиваем в небольшое помещение, и мне все же становится плохо. В комнате стоят баки размером с две обувные коробки. Внутри них – восемь шпорцевых лягушек. В емкостях нет ничего, кроме воды, лягушек и икры. Ни растений, ни дополнений, ничего похожего на их родную среду – пруды и реки к югу от Сахары.

В 1930-х годах ученые обнаружили, что если ввести каплю мочи беременной женщины, то у этого вида лягушек к следующему дню начнется овуляция. Получился первый массовый тест на беременность, который использовали вплоть до 1960-х годов. Из-за торговли домашними животными и лабораторных утечек шпорцевые лягушки в США, Японии, Чили, Великобритании, Италии и других странах стали инвазивным видом, к тому же они могут распространять смертельный грибок, убивающий земноводных по всему миру. Тем не менее их продолжают использовать в исследованиях, потому что они откладывают много икры, с которой ученые могут производить генетические манипуляции.

У шпорцевых лягушек странно раздутое тело. («Их очень трудно брать в руки – они как кусок мыла и вдобавок