из головы потому, что он/она на меня не смотрит – да мало ли почему не смотрит – и это он/она, а не я (вот видишь, я не только про сидящих на разных трубах, но и про любовь до гроба монологи устраиваю – хотя любовь может и умереть раньше человека, это как получится).

– Мне просто хочется с тобой поговорить. Потому что в последнее время я неизвестно где. Из-за этой неопределённости в жизни мне трудно на чём-то одном сосредоточиться. Ты скажешь, что определённости никогда не было и не будет. Да, я знаю, но мне всё равно трудно. Трудно рассыпаться, делиться, делить своё время и свой день на много разных частей и людей. Но постараюсь этому у тебя поучиться. Давай дополнять друг друга? Мне нужно отдохнуть (от чего?! заработалась!) и прийти в себя. Обещаю вернуться новой и непредсказуемой в разумных пределах.

– Определённости никогда не будет, так что делись и умножайся, а я буду ждать с радостью тебя многих (не обещаю, что всех, но большинство, надеюсь).

– Надоела я тебе уже со своими страхами, наверное. Мне так много хочется тебе сказать, а я почему-то боюсь. Мне тяжело. Я боюсь отчуждения и держу всё в себе, хотя понимаю: если не говорить, будет намного холоднее. Ты, может быть, не знаешь, но я правда думала, что после Питера уже ничего не будет. Мы так близко соприкоснёмся, что поймём – ничего не может больше быть. Что мы слишком разные. Не знаю. Мы не всегда совпадаем. Иногда мне очень хочется видеть тебя каждый день. А ты при этом не хочешь, не можешь или просто необъяснимо недоступен… Или ты хочешь каждый день, а я не выдерживаю. Сейчас у меня опять такое чувство, как тогда, в Питере. Мне просто нужно знать, что ты тоже это чувствуешь. То есть меня чувствуешь. Потому что если ты думаешь, что со мной всё хорошо, это тревожный знак.

– Но ты же говоришь – и я стараюсь тебя понять – я понимаю, что тебе плохо, если ты видишь, что я из-за тебя печальный – со мной то же самое, когда я тебе что-то не так делаю – но мы не обязаны совпадать – и хорошо, что мы разные – долго ведь уже так, и ведь интересно же – я тебя старался успокоить, что не отстранюсь совсем, только чуть приду в себя. И не надо под меня слишком подстраиваться (хотя немножечко надо… а насколько? не знаю. Каждый раз по-разному). Понимаю, что после первого разрыва он тебе всюду видится – но, мне кажется, пока мы хотим, все частные несовпадения мы уладим, и то, что я к тебе чувствую, быстро пропасть не может, думаю, что и с тобой так же, есть места, где ты не переменчивая. Думаю, понимания и близости у нас гораздо больше, чем несовпадения. (Ты учти, что мы оба – не особо лёгкие персоны, и тебе найти кого-то, кто бы тебя понимал, вообще трудно, и мне тоже, но всё-таки у нас гораздо больше получается, чем не.)

– Зачем я тебе такое пишу? Отправляю, а потом чувствую себя полной идиоткой, честное слово. Потому что уже к вечеру ничего от этих тревожных чувств не остаётся.

– Соловьёв мне очень понравился. Вот что мне уже давно надо было читать! Это даже и не чтение. Написано так, как я думаю. Нет закавыченных слов, все слова, несмотря на всю их необычность, претендуют на самостоятельность и всеобщее употребление.

– Соловьева я тебе еще год назад давал, а ты не брала! По поводу «Аморта» мне много чего есть тебе сказать, статью только закончил. Например, герой – в некотором смысле русский, то есть у него фиксированные требования к женщине, он ждёт даже не близости, а слияния. А Ксения – Европа, свобода, индивидуальность. Поэтому ты и чувствуешь себя ближе к ней, и я тоже. А Индия в книге, по моему мнению, – скорее фон, толпа, где встречаются две персоны, постоянный соблазн растворения.

– Нет, ты не обязан терпеть мои частые перепады. Это я обязана их смягчать. Мне кажется, я раньше такой не была. По крайней мере, точно не была такой ехидной. Это всё от душевных травм, не иначе.

– Ты не просто в перепадах настроения, ты меняешься. Частные перепады я обязан терпеть.

– Не знаю, почему ты удивляешься, что я около тебя греюсь. С самого начала грелась. Ещё с мая прошлого года, когда почувствовала, что ты обо мне беспокоишься. Ты очень, очень тёплый.

– Что ты греешься, я понимал, просто сам себя часто ощущаю очень холодным. Может быть, человек холоден для себя, но тёплый для другого?

– Я тоже себе кажусь очень холодной и бесчувственной. То есть я и есть холодная, конечно, но тебе, похоже, достаётся лишь малая часть.

– Малая часть чего? тепла или холода? мне кажется, что не малая, причём обоих.

– А не было бы холода, ты бы не разобрал, что такое моё тепло. И я тоже.

– Холода и так достаточно, без нас.

– Мне сегодня снилось, что выпал снег и была совсем зимняя метель. А в темнеющем небе – сверкающая стрелка часов. Давай больше не будем ничего бояться, ладно?

– Хочется побыть одной. Я нахожусь в подвешенном состоянии, мне не за что держаться. Хочу свободы, когда у меня её нет, и не знаю, что с ней делать, когда она есть. Вот так всегда. Если бы не было так тепло от тебя, было бы очень тяжело. А самое главное-то в том, что я не могу принимать близко к сердцу многое из того, чем люди занимаются. Стою в стороне и смотрю на всё с хитрым прищуром. Хочу поверить, принять близко к сердцу, но ничего не получается. Остаётся только умирать от счастья и лёгкости. Потому что всё не навсегда. Как облака. Как круги на воде. А ещё знаешь что? Я ни в ком никогда не была так уверена, как в тебе. Теперь, я надеюсь, ты перестанешь занудствовать и всячески меня утешать на будущее? Чем больше говоришь, тем мне тревожнее. Как будто собираешься… Понимаешь?

– Близкий человек – большая зацепка за жизнь (может, и я за тебя зацеплюсь). Что со свободой делать? Жить – смотреть, писать, делать сережки, целоваться, в кино ходить. Но близко к сердцу не надо принимать, наверное, почти ничего – кроме людей. Вот и смотри со стороны – и одновременно делай. Делаешь же