я там, где ты, и сколько в других местах. А когда я рядом, я каждый день не пишу!

– Не буду я считать. Это определяется не математической величиной. И тебе ничто не мешает писать мне каждый день, когда ты рядом.

– Но сколько зерен составляют кучу?

– Я не хочу заниматься этими подсчётами, они мне не нужны, и ничего не докажут и не изменят, кроме реальности физического присутствия, которое очень может быть и отсутствием. Я тебя чувствую. Мне этого достаточно. Ты есть, и ты ко мне приедешь. Я тебя жду. И мне от этого хорошо. Мы встретимся, и ты будешь мне долго рассказывать обо всём на свете.

– Пыль. Воздух плотнее – запах еды на улицах. Росы не видел! Есть ли она тут вообще? Очень она нежная. Туман тут тоже плотный, но и в Англии туманы сильные (в одном морском журнале, который ты недавно приносила, описывается такой, что от первой мачты корабля его носа не видно, и так бывает часто). Камни – не знаю. Горы – да, тут острее и жёстче.

– Видела целую кучу крохотных ужиков, спешно переползающих пыльную дорогу. Их было человек десять. Они так быстро ползли, что казалось, ручейки стекают в траву – маленькие, сантиметров двадцать.

– На оставшихся в колеях дороги лужах – тысячи бабочек. Рыжие, голубые, белые – новогоднее конфетти в июле, кружащееся у лица.

– Кстати, как у вас там с луной? Нормально? Позавчера видели совершенно неприличную луну, лежащую на боку, почти на спине. Мне пытались научно объяснить, что с точки зрения астрономии это совершенно нормальное явление, но я не поверила. Это знамение какое-то, говорю. Сошлись на том, что это к дождю. Но, действительно, оказалось знамение. Теперь знай, что, если луна валяется на боку, – это к сломанному компьютеру.

– Так что ты собираешься делать с Новым годом? – стречать? В этом что-то от стрекача. Меня пригласили местные русские куда-то. Не пойду, буду сидеть под ёлкой и думать про тебя.

– Странное это время – Новый год. Вспоминают про тебя какие-то совершенно неведомые люди, с которыми и не знаешь, что делать. Молчать – неудобно, а говорить – так начать не с чего.

– Студенческая вечеринка. Танцую я как задумавшаяся сороконожка, а тут попался в руки испанке. Дальше не я танцевал, а меня танцевали. Чувствует ритм она замечательно, и под команды ее рук у меня что-то даже и получалось, всякие обороты вокруг неё. Странное ощущение захваченности, уносимости, невластности над собственными движениями.

– И мы точно договорились, что Новый год переносим обратно на март? (Кто нам только неделю каникул даст?)

– Сами возьмём. Закроемся на замок и будем встречать-встречать-встречать. Только ведь ты всё равно уедешь, уйдёшь, вернёшься куда-нибудь.

– Порадовалась, что тебя не было на наш Новый год. Пришла и упала с температурой. В восемь часов я о тебе подумала, только подумала – на всё остальное просто не было сил. Спасаюсь китайским чаем и благодарю твою китайскую подругу за столь приятный способ лечения. Помогает, действительно, здорово. Лучше него только сам знаешь что. Но – нет того, с кем это помогает.

– Но температура так быстро не проходит. Сейчас сколько?

– Не очень много. Только вот писать ничего умного не могу. Беру Драгомощенко и тупо смотрю на страницы – все буквы складываются в такую ахинею, что если её записывать, то не только «Русский Журнал», Хармс в гробу перевернётся.

– Видел во сне перформанс. Маленький зал, скорее большая комната, ряды стульев со зрителями. Выходит человек, стоит перед всеми, ничего не говорит, а из двери доносится сухое побрякивание, такое бывает, когда долго пересыпается очень много кубиков. Потом оно прекращается, человек подходит к другой двери и начинает вроде искать в кармане ключи, чтобы её открыть, но вместо металлического звука оттуда все тот же сухой стук. Вдруг он начинает слышаться и сзади, оказывается, девушка среди зрителей в заднем ряду тоже роняет на пол и поднимает кубик. Это же начинают делать и ещё несколько человек среди зрителей, и скоро вся комната заполняется стуками. Потом они начинают эти кубики в зрителей кидать, это не больно, но некоторые обижаются. Ещё там были Аня и ее друг, Ане я подавал кубики, чтобы она ими кидала в того, кто кидает в неё. А потом она показывала другу что-то по старинной карте Средиземного моря в книге. Я сначала подумал, что они куда-то собираются, но таких маршрутов вроде не бывает, потом решил, что она показывает какое-то древнее путешествие. Потом стало казаться, что есть такие книги, по книге на море, и они эти книги читают, чтобы о всех морях что-то знать. Подумал, что и нам с тобой хорошо бы так же – читать эти книги и о них потом говорить. Проснулся и подумал, где ж их взять.

Кулак кувшина и ладонь блюдца,

стакан – философ чистоты формы.

Дичают голуби и вверх рвутся —

гончар себе-то не найдёт корма.

И если будет хлеб, как взгляд, круглый,

и на него просыпан смех солью —

они услышат, как зовут угли,

о чём в шкафу болтают ржа с молью.

Проходят лошади, текут реки,

стирая в глину и песок глыбы,

а где-то за морем живут греки,

и кот стащил из их сетей рыбу.

– И откуда у тебя эти американцы? что они делают в таком количестве?

– Они мне очень понравились. Приходят в библиотеку человек восемьдесят, разбиваются на группы и начинают обсуждать всякую ересь. Вчера рассуждали о боге и религии в жизни человека. Маркс, Дарвин, Ницше. Наши русские, которые тоже туда ходят, очень выделяются своим занудством и демагогией. Один, что прямо перед моей кафедрой сидел, начал нести какую-то чушь, демонстрируя себя, любимого. У американцев это всё сглажено несерьёзным отношением. Могут поговорить немного о серьёзном, а потом предложить станцевать макарену. У них лёгкости надо учиться, а то мы загнивать начнём с нашим неповторимым российским менталитетом.

– Площадь Сан Сильвестро – книжный – огромные галереи, где есть всё – от древних греков до Деррида, в мягких обложках, недорого. Арт-альбомы – небольшие и информативные, увлекся и купил штук пятнадцать, от Пьеро делла Франческа до Макса Эрнста. Как повезу? При покупке книги о Леонардо не хватило сто лир – мне их простили – попробовал бы я в Германии