слезать с колбасы и выглядывать из-за вагона – не сошел ли с трамвая объект? И если он не сошел, надо было успеть снова взгромоздиться на колбасу и катиться дальше.

На пятой остановке Мазур наконец сошел с трамвая. Слез со своей колбасы и капитан и, соблюдая все меры предосторожности, устремился следом за бывшим дезинфектором.

Трамвай привез их в ту часть города, где не было многоэтажных строений, кругом стояли частные, как правило одноэтажные, дома. В один такой дом, окруженный зеленым палисадником, вошел и Циркуль. Горовой за ним не последовал, наоборот, отошел на другую сторону улицы и, удобно устроившись под сенью могучей осины, стал наблюдать. Впрочем, наблюдать он мог только за фасадом дома, сами внутренности жилища были надежно скрыты цветастыми занавесками, висевшими на окнах.

Тем временем Мазур позвонил в электрический звонок на скромной серой двери. Спустя минуту дверь открылась, и на пороге явился высокий мужчина в очках, с высокими залысинами и острой мушкетерской бородкой.

– Здравствуйте, Федор Николаевич, – сказал Мазур, глядя на него снизу вверх.

– Чем могу? – поинтересовался Федор Николаевич.

– Я хотел бы вставить зубы…

Высокий человек внимательно осмотрел его с ног до головы, потом сказал:

– Это вам в поликлинику, милейший.

И сделал движение, как бы желая закрыть дверь. Однако Мазур придержал дверь рукой.

– Понимаете, доктор, – сказал он доверительно, – все дело в том, что я не здешний. К тому же у меня сложная челюсть, дело не терпит отлагательств.

И добавил с нажимом:

– Таксу я знаю.

Очевидно, последняя фраза показалась доктору особенно убедительной. Он бросил осторожный взгляд по сторонам, как бы желая убедиться, что никто их не видит, потом повернулся и вошел в дом. Дверь, впрочем, он оставил открытой.

Мазур, истолковав это как приглашение, устремился внутрь. Оказавшись в доме, он аккуратно прикрыл за собою дверь и проследовал прямо в кабинет. Федор Николаевич молча кивнул ему на высокое зубоврачебное кресло, сам надел халат и принялся мыть руки в раковине под тонкой струйкой воды.

Осмотр несколько затянулся. Доктор морщился, цокал языком:

– Однако, довели вы себя, любезнейший. Тут работы непочатый край. Все это потребует немалого времени и… средств.

Мазур кивнул: время есть. Что же касается средств, то… Он наклонился к своему вещмешку, который лежал у него в ногах, открыл, запустил внутрь руку, пошебуршал, вытащил обратно, раскрыл ладонь. На ладони скучились золотые капли, похожие на самородки, отсвечивали тускло под электрической лампой. При внимательном взгляде, однако, становилось ясно, что это не самородки, а неправильной формы маленькие слитки шлихтового золота.

– Так-так, – сказал дантист, бросив быстрый взгляд на закрытую дверь комнаты, – так-так… В «Дальстрое» работали?

– Обижаете, доктор, – отвечал лейтенант. – Я частник, артельщик. Вроде вас.

– Артельщики, насколько я знаю, должны золото государству сдавать. – Доктор по-прежнему не смотрел на пациента.

– Какое должны, а какое – себе оставляют, – быстро отвечал Мазур.

Он отлично знал, что в спорах, да и в разговорах вообще, главное – не убедительность аргумента, а быстрота реакции. Мало кто будет задумываться над правдоподобностью слов собеседника, которые тот выпалил мгновенно, а даже если и усомнится, вряд ли полезет разоблачать. Вот поэтому главное – быстрая реакция, а там хоть «Евгения Онегина» на прозу перелагай, никто особенно вслушиваться не станет.

Доктор взял пару золотых кусочков, повертел в пальцах, прикусил на зуб.

– И сколько у вас… этого добра? – спросил он осторожно.

– С килограмм наберется, – так же осторожно отвечал лейтенант.

– А цена?

– За полцены отдам.

Доктор задумчиво покивал: цена хорошая. Однако килограмм – это много. Таких денег у него сейчас нет. Вот если бы уважаемый…

– Иван Иваныч, – подсказал пациент.

Да, если бы уважаемый Иван Иваныч мог зайти к нему завтра, то, вероятно, можно было бы поговорить предметно. И, если его не затруднит, пусть оставит, так сказать, демонстрационный экземпляр. Неплохо было бы точно определить чистоту товара.

– Конечно, конечно, – понимающе закивал пациент.

Он ссыпал обратно в вещмешок все самородки, один положил на столик и потом, чуть поколебавшись, положил рядом еще один, покрупнее.

– Одного вполне достаточно, – заметил доктор.

– А это вам, Федор Николаевич, плата за прием.

Горизонтальная морщина прорезала лоб доктора, но спорить он не стал.

– Что касается зубов… – начал было он, но пациент его перебил.

– Да Бог с ними, с зубами, доктор. Зубы подождут. Главное – дело.

С этими словами он поднялся с зубоврачебного кресла, подхватил свой мешок и откланялся.

– До завтра, – вслед ему рассеянно сказал доктор, глядя на два маленьких губчатых желтых кусочка…

Когда Мазур вышел от дантиста, капитан Горовой, ведший наблюдение за домом, отшагнул в тень. Он не собирался сейчас идти за Циркулем, он знал, что тот все равно вернется в гостиницу. Гораздо важнее было узнать, зачем Циркуль заходил к доктору. Впрочем, у него уже имелись на этот счет кое-какие подозрения, однако хорошо было бы их проверить.

Подождав, пока Мазур свернет за угол и скроется из глаз, Горовой вошел в калитку, поднялся на крыльцо, однако стучать не стал. Он заметил, что, выходя, Циркуль не до конца прикрыл за собой дверь, значит, изнутри она была незаперта.

Капитан решил воспользоваться этим обстоятельством и вошел без стука. Быстро сориентировавшись на месте, прошел через прихожую и углубился в дом. Отыскал кабинет и, толкнув дверь, стремительно вошел внутрь. На него с изумлением глядел Федор Николаевич.

– В чем дело, товарищ?

– КГБ СССР, капитан Петров, – сурово сказал Горовой, махнув перед лицом доктора красной книжечкой.

Удостоверение КГБ у него отобрали, когда он увольнялся из органов, однако капитан прекрасно знал, что в такой ситуации люди обычно цепенеют от страха и с трудом понимают, что им там показывают: удостоверение комитета или читательский билет – лишь бы корочка была красная.

В глазах дантиста мелькнул испуг, но он быстро справился с собой и принял невозмутимый вид. Капитан с каким-то неприятным чувством отметил эту уверенность в себе. Было ясно, что органов еще боялись, но уже далеко не так сильно, как при Сталине и Берии. Хрущевские реформы выбили из народа самое главное – страх перед властью. Люди больше не желали быть ни винтиками в огромном механизме государственной машины, ни лагерной пылью. Особенную роль в этом, конечно, сыграл XX съезд, разоблачение культа личности и невесть откуда взявшаяся уверенность, что то, что было раньше, уже не повторится.

– Чем могу? – спросил доктор. – Пломба, удаление, протезирование, что-то еще?

Капитан криво ухмыльнулся. Пошутить решил гражданин дантист. В прежние времена он бы эти шутки у него вместе с зубами изо рта бы выбил, но сейчас, увы, не прежние времена. Да и сам Горовой, между нами говоря, уже не служит в КГБ, и то, чем он занимается сейчас, по самой мягкой статье проходит как самоуправство, а то и чего посерьезнее.

– О чем у вас был разговор с гражданином Мазуром? – спросил он.

– Кто это? – спросил доктор с видимым недоумением. –