этаж по широкой лестнице, обставленной мраморными статуями, мы свернули направо и вышли в зал. Из него в стороны расходилось три коридора. Здесь статный мужчина передал меня камердинеру императрицы. Камердинер проводил в тот самый янтарный зал, где я застрял примерно на полчаса. За это время, я успел почистить эйхос от старых сообщений и еще раз прослушать запоздалое послание Ленской:

«Саш, извини. Ты редко выходишь на связь, и я просто не ожидала. Спрашиваешь, о чем я говорила с Ольгой? О тебе, о том, что очень хочу видеть тебя на нашем новом спектакле. Просила Ковалевскую отдать тебя на этот вечер. Ольга Борисовна вообще редкой доброты человек, как вспомню, что раньше я с ней была в плохих отношениях и даже намеренно шла на конфронтацию, там мне становится стыдно. А она у тебя очень хорошая, все понимает, легко идет на уступки — цени ее. Слышала от Ольги, ты купил эрмик. Я очень обрадовалась. Может теперь ты меня покатаешь? Жаль, сейчас так мало свободного времени. Скоро мы распрощаемся со школой, а дальше… Дальше кажется наступает свобода, но это обман. Скорее это вовсе не свобода, а неизвестность. Мне очень грустно, Саш. Очень. Ты представить не можешь. Целую тебя…» — и дальше как обычно звук ее поцелуев.

Странное сообщение. От него так веет грустью, что я даже пожалел, что прослушал еще раз. Я на самом деле очень несправедлив к Свете Ленской. Слишком мало уделяю ей времени. Да, мне трудно выкроить время на встречи с ней, но несколько минут на пару сообщений через эйхос можно найти даже в самый загруженный день. И цветы ей отправить тоже несложно. И увидится тоже можно хотя бы на полчаса. Здесь я виноват и нет смысла оправдываться, прикрываясь глобальной занятостью.

Еще я обратил внимание на, казалось бы, не слишком приметную фразу: «Слышала от Ольги, ты купил эрмик». То есть получается, в последние дни Ольга с ней общается, делится новостями. Это тоже как-то странно. У Ковалевской никогда не было подруг по школе, хотя многие из нашего класса к ней набивались в друзья и подруги. А тут ни с того ни с сего, Ковалевская в дружеских отношениях ни с кем-то, а со своей бывшей противницей.

— Граф Елецкий! — раздался голос камердинера, открывшего дверь, покрытую позолотой: — Прошу пройти! Ее императорское величество, императрица Глория, приглашает вас!

Я встал с кресла, убрал эйхос и поспешил к распахнутой двери.

Глория стояла ко мне спиной у окна. Темно-красное платье с золотыми узорами изящно облегало ее все еще молодую фигуру. Ее волосы, сходившие ниже лопаток, казались продолжением золотых узоров.

— Оставьте нас, Сергей Борисович, — сказала императрица, видимо обращаясь к камердинеру.

Когда дверь захлопнулась, Глория повернулась ко мне.

Я приветствовал ее по всему этикету, хотя сделал это, что называется, без души.

— Папки где? Где папки, граф Елецкий⁈ — резко спросила она, делая ко мне решительный шаг.

— Ваше величество, поскольку дело имело высочайшую государственную важность и промедление было недопустимо, я передал эти папки его высочеству, Денису Филофеевичу. Полагаю, я принял верное решение. Ведь вы же единая императорская семья. И у меня нет сомнений, что Денис Филофеевич так же самоотверженно заботится о нашем Отечестве, как и вы, — я вполне понимал, что Глория давно знает, где находятся документы Козельского, и ее вопрос о тех самых папках, обращен ко мне именно лишь в качестве обвинения.

— Граф Елецкий, а вы не думали, что можете очень пострадать за невыполнение моих требований? Я ясно сказала, что папки должны быть у меня! Ни где-то еще, а у меня! — она подошла ближе, тихо ступая по красному ковру.

Надо же, прямо разъяренная львица. Наверное, она ожидала, что я испугаюсь, и уже тогда на меня можно будет давить, можно мной играть и что-то от меня требовать. Но я не испугался. Глория сейчас напомнила мне Геру. В самом деле, между ними много сходства даже внешнего: похожие черты лица, глаза, да и фигуры. Обе властные стервы, которые умеют подавлять, а если это не срабатывает, то умеют обольщать. В свое время наш император Филофей Алексеевич не устоял перед чарами матерой английской суки, и вот она правит здесь. Тогда, когда Глория взяла в плен нашего императора, она была молода. Ей еще не было восемнадцати, но уже в те годы слава о Глории — герцогине Ричмонд ходила не только по Коварному Альбиону.

— Ваше величество, за Отечество не грех и пострадать, — с улыбкой ответил я ей. И уверен, что со стороны моя улыбка смотрелась весьма нагло. — Если вы считаете, что эти документы не должны были попадать в руки наследника престола, то накажите. От вас любое наказание будет милостью.

— Граф, вы прекрасно играете словами и даже чувствами. Не ожидала, что в вас столько хитрости в такие юные годы. Ведь вы прекрасно понимаете, что, передав документы царевичу, вы очень сильно задели мои интересы. Так? — она остановилась в шаге от меня, от нее пахло духами, чем-то похожими на те, которыми прежде душилась Ковалевская. Вот только во всем остальном женщина, стоявшая передо мной, была прямая противоположность Ольге Борисовне.

— Да, ваше величество. Я достаточно догадлив. Но дело сделано, документы у царевича. Я уже ничего не могу изменить. Мне очень жаль, что я не смог быть полезен вам, — сказал я, задержав взгляд на ее декольте.

Эта чертовка умела обольщать. В 41 год она выглядела так, что многие позавидуют ей в тридцать. И это платье с разрезом внизу, через которые иногда были видны ее бедра, при чем очень высоко, явно рассчитано на то, чтобы дразнить мужское естество. Возможно, я слишком самонадеян, но имелось подозрение, что Глория надела его специально для меня. Казалось бы, зачем императрице играть с каким-то юным графом в подобные игры, но такие женщины как она могут пускать в ход все возможные средства просто по привычке.

Она ответила не сразу, словно давая мне время полюбоваться ей. Потом сказала:

— Браво, граф! Все сделано! Сделано все явно мне во вред! Теперь вас можно наказывать, да? Еще вчера я подумала, что в столице вы проявляете слишком большую активность. При чем ваши деяния не радуют лично меня. У меня есть желание сделать так, чтобы вас больше не было в Москве. В нашей огромной империи есть