но также сословно-классовой, ибо через армейскую иерархию в военном сообществе так или иначе были представлены все регионы, классы и слои Римской империи: структура армии (по крайней мере до начала III в.) соответствовала сословно-правовому делению римского общества[607]. Высшие командные посты почти без исключений принадлежали представителям сенаторского и всаднического сословий. Различия в правовом статусе римских граждан италийского происхождения, романизированных провинциалов, перегринов и вольноотпущенников соответствовали различиям в условиях службы и привилегиях между солдатами преторианской гвардии, легионов, вспомогательных войск и флота. В армии были представлены и рабы, причем не только принадлежавшие в качестве слуг отдельным офицерам и солдатам, но и относящиеся к легиону в целом (Ios. B. Iud. III. 6. 2: τὸ δ᾽ οἰκετικὸν ἐκάστου τάγματος; cp.: V. 2. 1). Армейские рабы получали определенную военную подготовку, в случае необходимости вооружались и должны были во время сражения охранять лагерь[608].

В целом же созданная Августом военная система сохраняла два фундаментальных, восходящих к древним традициям принципа: единство статуса гражданина и легионера и закрепленную за высшими сословиями монополию на командование, пережиток древней тимократической системы[609]. Краеугольным камнем военной реформы Августа стало также обязательное сочетание гражданской и военной карьеры для сенаторов, что исключало возникновение замкнутой «касты» высших военачальников[610]. В то же время военная служба предоставляла многим простым солдатам возможности социального возвышения, корректируя определенным образом социальную структуру общества, но эти возможности сильно зависели от того, каким начальным статусом обладал приходивший в армию новобранец[611]. В то же время оригинальной чертой армейского сообщества, отличающей его от городской общины, являлись строгая иерархичность его структуры и достаточно широкие (даже для рядового состава) возможности карьерного продвижения по лестнице чинов и рангов, следствием чего было сильно развитое соперничество, сочетавшееся, однако, с солидарностью[612].

Что касается других элементов, определявших, согласно Цицерону, основы римской социальности, то они также находят соответствия в военной жизни. Законам и праву соответствовали воинская дисциплина и ius militare в более широком смысле[613], правосудию – дисциплинарная власть командиров и полководца, деловым отношениям – разнообразная строительная и хозяйственная деятельность войск[614], а в финансовой сфере – различные по своим источникам доходы, налоговые и финансовые преимущества, гарантированные государством, а также те сберегательные кассы, которые имелись в каждой части для аккумуляции части жалованья и донатив с целью обеспечения похорон умерших сослуживцев и накоплений к моменту выхода в отставку (Veget. II. 20)[615]. Наконец, родственным узам (если не брать в расчет неофициальных – хотя и достаточно распространенных – до Септимия Севера солдатских браков[616]и службу в одной части братьев) и дружеским связям соответствовали воинское товарищество и братство. Разумеется, не менее тесным, чем в общине, было и повседневное общение воинов: как и в небольшом городе, в лагере все знали друг друга (Tac. Hist. I. 75. 1).

Все эти моменты, делавшие легион и лагерь подобием civitas, позволяли воинскому сообществу сравнительно легко и безболезненно трансформироваться в настоящую гражданскую общину, как это происходило при выведении ветеранских колоний, когда, по словам Тацита (Ann. XIV. 27. 3), легионы выводились на поселение в полном составе, со своими центурионами и трибунами и сослуживцы составляли общину, жившую в добром согласии[617]. Неудивительно поэтому, что во многих местах империи на основе военных лагерей и прилагерных поселков формировались настоящие города, получавшие соответствующий юридический статус[618]и игравшие важную политическую роль как опорные пункты императорской власти и оборонительной системы империи[619]. Эту политику вместе с тем можно, наверное, рассматривать как продолжение – на качественно новом уровне – старой республиканской традиции награждения ветеранов землей и создания колоний в качестве опоры Римского государства[620].

Особого внимания заслуживает вопрос о том, каким образом политические компоненты полисного общежития («права, правосудие, голосование») реализовывались в жизни армии. На этом вопросе мы подробно остановимся ниже, рассматривая проблематику, связанную с политической ролью армии в период империи. Пока же только констатируем, что республиканско-полисные традиции, сохранявшиеся в императорской армии, с особенной наглядностью проявляются в таком институте, как воинская сходка (contio militaris), которая была в большинстве случаев непосредственным механизмом выражения властной воли армии.

В целом же на основании вышеизложенного можно отметить, что многие порядки и обычаи военной жизни в эпоху империи по своей форме и структуре представляли несомненную аналогию социальным и политическим связям, характерным для римской civitas, и в то же время превращали воинское сообщество в некое автономное, самодостаточное образование. Если к тому же учесть, что в лагере звучала латинская речь, почитались римские боги и справлялись римские празднества, то не покажутся преувеличением слова Дж. Хельгеланда, который назвал военный лагерь «анклавом романизма в джунглях неримских нравов и идеалов»[621]. Однако не менее важно со всей определенностью подчеркнуть ряд принципиальных моментов, в которых выражалась специфика воинского сообщества, всей военной сферы, отделенной в императорское время от сферы гражданской жизни так, как никогда не бывало в период республики[622].

Это отделение проявлялось по-разному. В дополнение к сказанному выше можно обратить внимание на одно мероприятие Августа: на публичных зрелищах он отвел воинам особые места, отделив их от граждан (Suet. Aug. 44. 1). Учитывая, что в Риме места в театрах (и амфитеатрах) уже давно определялись сословным статусом зрителей, этот шаг явным образом подчеркивал особое положение военных в обществе. Что касается понятия res publica, о котором вместе с отечеством Цицерон говорит как о высшей ценности для гражданина, то среди массы простых солдат это понятие в период империи, по всей видимости, утратило свое непререкаемое значение. Понятие «родины» в сознании солдата, как мы видели, все более отождествлялось с лагерем или той провинцией, откуда он был родом и где зачастую не только проходила вся его служба, но и годы после отставки[623]. Несмотря на то что солдаты бóльшую часть времени проводили в замкнутом мире лагеря и воинской части, отделение армии от местного общества имело скорее все же функциональный и политический, а не собственно социальный характер[624]. Если учесть, что армейские группировки в разных провинциях со временем приобретали специфические локальные черты, можно говорить не столько о сегрегации армии, сколько об определенной культурной ассимиляции и взаимовлиянии с местными сообществами[625].

Что же касается понятий res publica и populus Romanus, то уже в конце республиканской эпохи в сознании солдат они замещаются фигурой императора, олицетворявшего теперь для них государство и величие римского народа[626]. Показательно в этом плане, что если до 17 г. до н. э.