в официальных документах речь шла о legiones populi Romani – правда, уже отдельно от populus Romanus Quiritum (например, ILS, 5050), то в своих «Деяниях» Август говорит об exercitus meus, classis mea (RgdA. 15; 26; 30)[627]. По словам же Тацита (Ann. I. 2. 1), уже после битвы при Филиппах не существовало государственного войска (nulla iam publica arma). Такая ситуация в корне противоречила традиционному принципу, четкую формулировку которого дает в одной из речей Цицерон: «Все легионы и все войска, где бы они ни находились, принадлежат государству»[628]. Эмансипация армии и полководцев от республиканских органов власти и утрата последними монополии на военную сферу происходит еще в конце республики[629], и слова Августа можно, наверное, расценивать как констатацию завершения этого процесса. В более поздние времена армия и солдаты уже вполне привычно и естественно рассматриваются как принадлежащие императору. В этом плане показательно словоупотребление в некоторых надписях и юридических документах. Так, например, представитель галатского царского рода Латин Александр в надписи, датируемой 117 г., восхваляется за устройство раздач в городе по случаю приезда Адриана и «его священных войск» – τῶν ἱερῶν αὐτοῦ στρατευμάτων (IGRR III, 208; cp. 1421 – время Севера и Каракаллы). В ряде конституций императоры именуют солдат milites nostri (например, CTh. VII. 6. 4 = Cod. Iust. XII. 6. 4: fortissimis militibus nostris).

Фактически в императорский период слова «сенат» и «народ» для солдат уже ничего не значили, являясь, по выражению Тацита, забытыми и пустыми названиями (oblitterata iam nomina, vacua nomina – Hist. I. 55. 4; 30. 2). И хотя в текст военной присяги (sacramentum militiae), возможно, включалось обязательство быть готовым пожертвовать жизнью ради Римского государства – pro Romana republica (Veget. II. 5; cp.: Serv. Ad Aen. VIII. 1)[630], центральным пунктом присяги были личная преданность императору (и, вероятно, его семейству) и повиновение его указаниям[631]. Не подлежит поэтому сомнению, что создаваемая присягой личная связь солдат и императора коренным образом отличалась от той, которая возникала в раннем Риме между консулами и присягавшими им воинами. В последнем случае полководец, наделенный империем и правом ауспиций, выступал в качестве посредника между войском и богами и только как таковой мог требовать присяги и повиновения[632]. Присяга же на верность императору предполагала подчинение ему не только как легитимному носителю сакральной, военной и государственной власти, но и как конкретной личности. Это подтверждается, в частности, тем фактом, что присяга могла быть принесена еще до того, как провозглашенный войском император официально признавался сенатом и народом, т. е. до наделения его империем и правом ауспиций[633]. В силу военной присяги, самого своего воинского статуса и миссии воин оказывался в принципиально иных отношениях с императором, нежели гражданские лица. Солдат был не только и не столько подданным принцепса, сколько подчиненным императора как верховного главнокомандующего, от которого зависели его stipendia, donativa, praemia, honores, dona militaria и который, как мы увидим ниже, являлся также и патроном своих солдат (см. главу IX).

Вступление на военную службу, которая в легионах и вспомогательных войсках императорской армии, как мы уже отметили, продолжалась в среднем 20–25 лет, а для многих из центурионов, не имевших фиксированного срока службы, – значительно дольше[634], действительно означало кардинальный разрыв с гражданской жизнью[635]. Разрыв этот проявлялся в самых разных аспектах и имел многообразные последствия – и правовые, и социальные, и социально-психологические, и идеологические. Переходя из сферы действия ius civile в сферу disciplina militaris, римлянин, как и во времена республики, становился из квирита воином[636]и попадал под власть военачальников, лишаясь тем самым ряда гражданских прав или ограничиваясь в их использовании (например, права апелляции [Cic. De leg. III. 3][637]или права на законный брак во время прохождения службы). Вместе с тем, ориентируясь на преимущественно добровольное комплектовании легионов и привлечение к службе качественного пополнения, власти императорского Рима должны были предпринимать комплекс мер, чтобы сделать жизнь военных достаточно сносной и компенсировать определенными юридическими привилегиями и материальными выгодами профессиональный риск, многочисленные тяготы и лишения, связанные с требованиями дисциплины и выполнением боевых задач. В период ранней империи, судя по всему, правительству удавалось достаточно успешно справляться с этой задачей. В целом условия быта и жизни римских солдат были вполне приемлемы, а возможно, даже лучше, чем у значительной массы рядовых граждан, принадлежавших к плебсу[638], а общий уровень благосостояния солдат по сравнению с массой рядового населения (особенно провинциального) имел тенденцию к неуклонному повышению в период ранней империи[639]. Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению, что в императорском Риме была создана образцовая для Античности система социальных гарантий военнослужащим (которая, очевидно, имела и вполне определенную политическую цель – обеспечить лояльность войск императорской власти и не допустить их политической активности, подобной той, что имела место в конце республики)[640]. Этой же цели служила и разработанная, постоянно совершенствовавшаяся система правовых и социальных привилегий, которые предоставлялись ветеранам всех родов войск и, помимо соответствующего почета, давали солидные материальные преимущества, сопоставимые в своей совокупности с теми суммами, что получали выходившие в отставку солдаты в качестве praemia militiae[641]. Распространяясь также на членов ветеранских семейств, эти привилегии превращали бывших солдат, по сути дела, в особое сословие, стоявшее в некоторых отношениях на одном уровне с декурионами[642]. Статусу и юридическим преимуществам ветеранов посвящено большое число солидных исследований, что избавляет нас от необходимости останавливаться на этой теме[643]. Необходимо только со всей определенностью подчеркнуть, что все эти commoda militiae, закреплявшиеся обычаем и правом начиная со времени Августа и далее[644], очевидно, обусловливали формирование особых профессионально-корпоративных интересов и особого социально-правового статуса солдат, усиливая обособленность армии от остального общества и действительно превращая воинское сообщество в своеобразное замкнутое на себе «сословие», corpus militare. Эта тенденция особенно усиливается в конце II – начале III в., после официального разрешения солдатских браков Септимием Севером, когда широко распространяется фактическая наследственность военной службы в зонах локального рекрутирования в приграничных провинциях империи, а также после эдикта Каракаллы 212 г., когда исчезают различия в правовом статусе солдат легионов и auxilia и армия становится более гомогенной[645]. Это стало завершением уже давно наметившегося процесса сближения двух основных родов войск, когда в легионы начали набирать молодежь все более низкого социального происхождения, а во вспомогательные части принимать все больше римских граждан[646]. Видимо, неслучайно именно при первых Северах существенно увеличиваются привилегии и жалованье военнослужащих