Мужики хлысты на телегах в Елец доставили, затесали один конец да поставили вместо гнилых и трухлявых, древоточцами-жучками траченных.

Князь ножом самочинно тын проверил и остался доволен: все на совесть сделано. На душе немного спокойнее стало. Не каменная стена, а все же защита от ворога.

Надо сказать, что каменных зданий в Ельце не было. Где его взять — камень-то? А леса вокруг полно. Да и почитай, каждый мужик топором владеет, как повар ножом. Мастера хоть куда. Избу поставить вдвоем за четыре седмицы могут, лишь бы бревна были. Все как положено: с крыльцом, колами тесаными, с коньком на крыше.

За раздумьями о делах насущных князь не заметил, как и вечер подошел. Его мысли прервали шаги за дверью.

Постучавшись, вошел ключник Агей, поклон отвесил.

— Чего тебе, Агей?

— Репа да капуста ноне богато уродились. Все в закрома уберем или часть на продажу пустим?

— Сам-то как думаешь?

— В Ельце продавать смысла нет — цена маленькая. Купцы говорят, что в Туле неурожай, цену хорошую дают. Вполне можно обозец снарядить, а на вырученные деньги там же железа прикупить. Сам же ты, княже, говорил — железа надобно, наконечников для стрел в запасе мало.

— Говорил, — согласился Федор Иванович. — Ну что же, делай как выгодно. А с хлебушком что?

— Ячмень да рожь вскорости убирать надо. Зерно налилось, полагаю — седмицы через две в самый раз будет. Ноне со своим хлебушком будем.

— Слава богу, а то ведь три года неурожай.

— Княже, на базаре фряги вином торгуют. Будем брать?

«Фрягами» на Руси называли генуэзцев из Крыма. Вино у них обычно знатное, да дорогое.

— Полагаю, бочки две возьмем. Ну как гости дорогие нагрянут. Нешто мы хуже князей новосильских? Только допреж сам попробуй, дабы прокисшее не взять.

Агей обиделся.

— Княже, я тебе хоть раз плохое вино привозил?

— А о прошлом годе — яблочное?

— Так то рязанское. Не каждый же день фряжское пить.

— Банька готова ли?

— Обязательно, сегодня же суббота.

— О пиве не забудь, что Афанасий варит. Славное пиво! А то у меня сегодня боярин Никита Глебович будет.

Агей покачал головой.

— Одни убытки двору от Никиты Глебовича. Худой да жилистый, а за столом ровно мельница. И куда в него только лезет? Пива не напасешься!

— Не жалей, зато дело справно знает. К пиву-то что будет?

— Да уж парубки раков наловили на Ельчике. Отменные раки, и великому князю на стол поставить не стыдно.

— Молодец, Агеюшка!

Польщенный похвалой, Агей даже покраснел от удовольствия. Скуп князь на похвалы. Другой раз посмотрит одобрительно, и все, а слово доброе редко глаголет. Зато приятно. Вот и старается Агей. Понятно — и свой интерес блюдет, как без этого. Вон, летось пасеку на опушке поставил, да бортник свой, из родни дальней.

Банька — это целое действо. Одна подготовка чего стоит. Почти полдня прислуга топит, жар нагоняет да воду носит и греет в котлах.

Баня у князя знатная — плахами из лиственницы обшита. Редкое дерево в этих краях, однако Агей расстарался, купил где-то. А у бояр, не говоря уж о купцах да житных людях, — из дуба. Люди попроще да победнее сосной обшивали. А что с нее? Один дух вкусный, лесной. Как жар в мыльне пойдет, та сосна смолою плачет, к телу липнет.

Пожалуй, что и в баньку пора. Пока попаришься, отдохнешь — там и вечер настанет. А в темноте в бане нельзя, по ночам банник — из нечисти, вроде домового — в бане главный. Запарить насмерть может, коли ему не понравишься.

Вышел князь на крыльцо, а уж в ворота боярин Никита Глебович стучит. Недалеко от княжеского дома живет, однако верхами приехал — не ронять же боярскую честь, пеши по городу идучи. Не по чину пеши-то!

Обнялись по-дружески да сразу в баньку прошли. В предбаннике скинули одежду да бельишко — и в мыльню. Ополоснулись слегка, волосы промыли щелоком — водичкой, на золе настоянной. А уж потом — в парилку. Дверь открыли, а из парилки тугой горячий воздух ударил.

— Ух, хорошо! — пришел в восторг Никита Глебович.

— Дворня расстаралась, — довольно улыбнулся Федор Иванович.

Полежали на полках немного, попотели, веничками сначала пообмахивали друг друга, а уж потом похлопали по спинам.

Венички Агей тоже знатные приготовил: в углу, в кадке, замоченные стояли — и липовый, и березовый, и дубовый. И дух от них — не передать словами!

Плеснули ковшик кваса на камни. Паром в лицо ударило, тело потом изошло. Обмылись водою горяченькой да в предбанник вышли — отдышаться. Простынями обмотались, квасу испили — прохладного, ядреного. Хорошо!

Передохнули, о мелочах житейских поговорили — и снова в парилку. Опять квасу на каменку плеснули, на полках разлеглись. Пот градом катится, кожа чистая, розовая, дышит. И сам как будто пяток лет сбросил, телом и душою очистился.

Вышли в предбанник, а там уж слуга Никанор расстарался: на столе жбан пива прохладного — из ледника, раки вареные грудой на блюде краснеют, лещ копченый да угорь отдельно лежат, жирком исходят. А запах?!

Подняли по кружке пива, немного выпили. Славно, как благодать по телу прошла.

Никита Глебович рака схватил, клешню оторвал да панцирем захрустел, ломая. Да так он аппетитно это делал, что князь не выдержал и сам за рака взялся, хотя метил на угря. Ох и вкусен рак, из клешней сок вкуснейший, мясо нежное. А губа у Никиты Глебовича не дура — он уж за второго рака взялся.

Утолили жажду, раков чуть ли не всех съели и, довольные, откинулись на спинки лавок.

Видя нетерпение Никиты Глебовича, князь предложил:

— Ну, Никита, рассказывай.

Париться и пировать с Никитой хорошо. Кушает так, что, глядючи на него, и у сытого аппетит просыпается.

Однако не только за пивом Никита пожаловал — по делу. Не хотел князь, чтобы дворня что-то раньше времени пронюхала, а самое уединенное место — баня. И польза, и удовольствие, и дело.

Никита Глебович у князя был кем-то вроде посла. Съездить в соседнее княжество, уладить щекотливое или тайное дело — на это он мастак. Красноречив, ума хваткого, соображает быстро, и все к пользе дела, к его, князя, пользе. И в худом ни в чем не замечен. Одна слабость — поесть горазд, чревоугодием грешен. Да то грех не велик.

К людям, не имеющим слабостей и пороков, князь относился с некоторым предубеждением, подозрением даже. Известно: ангелы только на небе. А человек слаб; коли изъянов да слабостей не видно, стало быть, себе на уме, скрывает.

— Ты ведь знаешь, княже, я токмо вчера вернулся, — начал говорить боярин.

Князь кивнул.

— Ведомо мне.