— Встречался я в Перемышле с самим Василием Дмитриевичем. Встретил он меня ласково, приветил. Радость у него — сын по весне родился, Юрием нареченный.

Князь снова кивнул.

— И это известно. Наследником будет. Продолжай.

— Великий князь московский в силу входит и не против под свою руку княжество Елецкое взять.

Князь обратился во слух: не пропустить бы чего важного. После встречи с Олегом Рязанским, когда успокоил его Олег, решил Федор Иванович подстраховаться, переговоры с Москвою провести. Пока тайные, а дальше — уж как повернется. Олег Иванович, конечно, хорош: не притесняет, дани непомерной не требует, но и защиты сильной не дает. Его и самого татары едва ли не каждый год разоряют. И Москву сия участь тоже не миновала, только сил да княжеств, подвластных или союзных, поболее, потому и отважился Федор Иванович на переговоры — почву прощупать. Этим годом, по заверениям мирзы Салахмира, татары в поход не пойдут, а в следующем — кто их знает? Как говорили древние: «Хочешь мира — готовься к войне».

Вот и думал Федор Иванович о будущем. Невелико княжество, из городов — Елец только, да Воргол, да деревень десятка четыре. А все же — его люди, и он заботиться о них должен.

— На каких условиях? — спросил князь. А у самого сердце забилось.

— Про то не сказал. Говорит — личная встреча надобна, без посредников, с глазу на глаз.

Осторожен князь Московский — оно и правильно. Узнает о намерениях Федора Ивановича Олег Рязанский — быть беде: Москва-то дальше Рязани. А известно — добрый сосед ближе дальнего родственника. Коли татары нападут, от Олега Рязанского помощь быстрее придет. Хотя придет ли? А Москве выгоднее помощь в Елец послать, обороняя дальний городок на границе с Диким полем, чем пропустить врага до Оки или до Московских посадов.

Пока Федор Иванович сидел, задумавшись, Никита Глебович хрустел раками. И когда князь Елецкий отхлебнул пива и протянул руку к блюду с раками, оно уже было пустым. Чертыхнулся в душе Федор Иванович — и правда, горазд боярин до харчей. Пришлось копченым угрем пиво заедать.

Боярин доел последнего рака, отодвинул от себя миску с грудкой изломанных клешней и панцирей, отрыгнул пивным духом и добавил:

— Тут еще вот что, Федор Иванович. Насколько я понял из намеков, великий князь московский возжелал и рязанскую землю под себя подмять.

— А как же Олег Иванович?

— Про то мне неведомо. Князь Московский Василий Дмитриевич мне даже полслова о Рязани не сказал. Это уж я сам, дабы проведать чего, подпоил боярина из ближнего окружения князя да разговорил. Слаб боярин-то оказался, пить совсем не умеет, после первого кувшина язык совсем развязался — да он и не заедал почти. А после второго — эх, хорошее вино было — он мне все и рассказал.

— Может, пьян был да сдуру болтал?

— Э, не тот человек этот боярин, чтобы попусту болтать. К тому же известно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Час от часу не легче. Скажет боярин пару слов, сам сидит ест, аж за ушами трещит, а у Федора Ивановича кусок в горло не лезет. Одна новость интереснее другой, и над каждой подумать надо, дабы шаги правильные предпринять. Ошибешься — попадешь в жернова меж Москвою и Рязанью. Два княжества великих имеют силу большую, схарчат и не поморщатся. Вот и думает князь.

— А про Витовта что слыхать?

Никита Глебович оторвался от копченого леща — от него только голова и осталась — и невнятно, с набитым ртом произнес:

— Ничего.

Раз новостей больше нет — уже хорошо. Стало быть, перемен нет. Хуже всего, когда новости есть: тогда мозговать надо, выход искать.

— Про виды на урожай не узнавал?

— С этого с Василием Дмитриевичем разговор и начался. Говорил — о нынешнем годе плохо репа да брюква уродились. Сказывал, если будет у вас урожай — везите, все возьмем.

— Что возьмут — это понятно, цену какую дадут?

— Про то не ведаю.

Боярин отложил в миску кости от рыбы, взялся за угря.

«Ей-богу, когда-нибудь Никита треснет от харчей, — мельком подумал князь. — И ведь не толстеет, чревоугодник! Худ не по чину, пора уж солидностью обзавестись».

Обмывшись в мыльне еще раз, они обтерлись насухо и надели чистое белье. Посидели еще немного, оделись в верхнюю одежду, да и разошлись. Боярин устал после долгой поездки, а князю сидеть недосуг было — надо обмозговывать услышанное.

За думками и вечер опустился. Князь, помолившись, уже в постель мягкую улегся, а все мысли в голову лезут. Данником ли Василий княжество его возьмет, наместника своего поставит? Сейчас он сам хозяин своего удела, а потом? «Ох, тяжек груз княжеский», — проваливаясь в сон, подумал князь.

А утром, едва он позавтракал, ключник заявился. Перекрестился на иконы в красном углу, князю поклон отбил.

— Чего тебе, Агей?

— Дык, монахи с челобитной заявились. В лесу, что монастырю принадлежит, поруб самовольный обнаружили.

Агей скривился, будто уксусу яблочного глотнул.

— Говорил же я, Федор Иванович, жаловаться они заявятся. Бревна-то на тын пошли.

— А что, на бревнах написано, где мы их брали?

— Нет, конечно. Так они говорят — следы от волокуш в город ведут.

— Тоже мне, следопыты. Коли ихний лес, так они сами за порядком следить должны, охранять.

— Так что мне им сказать? Примешь ли их?

— Зови.

Ох, и не хотелось князю монахов принимать. Лес, конечно, их был и взят был по его, княжескому, соизволению. Ну так не для себя брал — баню топить — для дела, тын укрепить. Да монахам все равно, сейчас жаловаться и ныть будут. Чуть что — к нему бегут, а у самих морды сытые, аж лоснятся. Только и польза для княжества, что народ из деревень при набегах у себя, за монастырскими стенами, укрывают.

Вошли двое монахов — да не простых. Один — настоятель ихний, отец Кирилл — седой, длиннобородый старец, второй — управляющий монастырским хозяйством, отец Мефодий. Молод еще — и тридцати нет, да вид несолидный, глаза так и бегают.

Войдя, оборотились к красному углу, перекрестились дружно, и князь Федор — тоже. Негоже сидеть сиднем, когда монахи осеняют себя крестным знамением.

Федор улыбнулся, широким жестом указал на лавки.

— Садитесь, святые отцы. Угоститься не желаете? Винца испить?

С сытыми да выпившими слегка разговаривать проще — это князь еще от отца своего усвоил.

Монахи уселись, однако Кирилл, хитрован, от угощения княжеского отказался. В глазах Мефодия промелькнуло сожаление.

— За правдой мы пришли, князь, с челобитной к тебе.

— Помогу чем смогу, — улыбнулся князь.

— Деревья в лесу у нас кто-то порубил самовольно — десятка два, — начал Кирилл.