— Но вся эта мизансцена была такой странной, — сказал он, чувствуя, что его слова звучат не очень убедительно. Ему снова пришла в голову мысль, которая теперь показалась еще более абсурдной: неужели профессору что-то известно? Похоже на то! Великому герцогу стало досадно сначала на себя, потом на профессора. Что за клубок загадок, черт его раздери! Повернувшись к профессору, великий герцог проговорил почти грубо: — А кое-какую газету, похоже, так интересуют революции, что она даже снаряжает специальную яхту, лишь бы получить с Менорки какие-нибудь известия!

— Да, — задумчиво ответил Филипп, — именно так. Вы сами знаете, в последние дни только и разговоров, что о Менорке. Да и после той биржевой операции прошло всего несколько дней.

— Ну и что же вам известно об этой операции? — Голос великого герцога звучал почти издевательски.

— Ничего, граф. Об этом никому ничего не известно.

— Как это похоже на прессу. Не знают ничего, но не стесняются писать обо всем.

— Вы несправедливы, — сказал Филипп все так же спокойно. — У нас в газете, например, принято, чтобы человек, пишущий о каком-то предмете, подробно вникал во все, что этого предмета касается.

— В таком случае вы, наверное, просто напичканы сведениями о Менорке?

— Гм… полагаю, основные сведения я собрал… Простите, кажется, был гонг? Пора спускаться к завтраку.

Великий герцог почти нехотя двинулся вместе с ним к лестнице, которая вела в небольшую столовую; пристально глядя на профессора, он медленно произнес:

— И что же, например, вам известно?

Его тон поразил Филиппа Колина; коротко взглянув на великого герцога, профессор отметил недоброе выражение его глаз. Филипп понял, что если он не хочет себя разоблачить, то большего говорить не стоит.

— Ах, граф, не стоит затевать столь длинный разговор перед завтраком — сказал Филипп, пожимая плечами. — Как бы то ни было, за столом Менорку будет представлять тот, кем она может по праву гордиться.

— И кто же? — воскликнул великий герцог, вперив в господина Колина пронизывающий, испытующий взгляд.

— Омар, — учтиво сказал Филипп, кивком приглашая великого герцога пройти вперед.

Было около пяти часов вечера, когда Филипп Колин поднялся из пассажирского отделения на палубу, а затем — к капитану Дюпону, который теперь сам стоял у штурвала. Вынув портсигар, профессор предложил честному капитану закурить. Энергично затягиваясь, они принялись обсуждать различные вопросы, связанные с путешествием: стоит ли идти прямо в Маон или лучше пристать в порту поменьше? И что они будут делать, если столкнутся с мятежниками?

К вечеру снова стало ветрено. По небу неслись серые тучи, и вдалеке можно было видеть, как сверху в море льет дождь; свежий, приятный бриз, который дул утром, теперь превратился в резкий, завывающий мистраль. Маленькую яхту сильно качало, и в душе Филипп очень жалел сеньора Пакено, которому такая непогода должна была доставлять адские мучения. Сам профессор был хорошим моряком, и когда стоял с капитаном на мостике, ни мистраль, ни волны не причиняли ему никаких неудобств.

Быстро темнело. Вдалеке показался дымок большого серого судна.

Одновременно Филипп с удивлением обнаружил, что из пассажирского отделения по лестнице поднимаются мадам Пелотард и граф Пунта-Эрмоса. В такую-то погоду! И мадам, и граф, казалось, были так же нечувствительны к погоде, как и профессор. Несмотря на килевую качку, они несколько раз прошлись по палубе. Они о чем-то говорили, и, судя по всему, мадам Пелотард задавала вопросы своему собеседнику, но не получала от него удовлетворительных ответов: она оживленно жестикулировала, и речь ее каждый раз становилась все длиннее; между тем реплики графа были коротки и уклончивы. Несколько раз Филипп замечал, что она тянется губами к его уху, а граф наклоняется к ней: мадам было явно трудно перекричать шум.

Очевидно, они не видели Филиппа, стоявшего на капитанском мостике. Он слегка улыбнулся.

Внезапно ветер удвоил силу. Пена сплошным белым каскадом вздымалась у наветренного борта яхты; судно так качало, что Филиппу пришлось ухватиться за перила, чтобы не свалиться вниз. Пока он, шатаясь, пытался обрести равновесие, его мнимая супруга и граф устремились по палубе к лестнице, чтобы вернуться в пассажирское отделение. Хромота, казалось, нисколько не мешала графу: он бежал по палубе так уверенно, словно был моряком. Мадам Пелотард ему не уступала.

Но внезапно она издала крик и вскинула руки вверх; споткнувшись о коварный канат, она упала и непременно бы ударилась о поручни или даже оказалась за бортом, если бы в ту же минуту ее не подхватили могучие руки графа. В следующую секунду она, сопротивляясь и барахтаясь, уже была в его объятиях, и он маршевым шагом нес ее к лестнице. Добравшись туда, он почтительно поставил мадам на палубу; ухватившись за поручни, несколько секунд она удивленно смотрела на него, а потом, протянув ему руку, сказала что-то, очевидно, благодаря за помощь.

Граф Пунта-Эрмоса взял ее руку, пожал и быстро поднес к губам.

В следующий миг мадам исчезла в лестничном пролете, и граф медленно последовал за ней…

Филипп Колин снова улыбнулся, но тут капитан Дюпон вывел его из задумчивости:

— Военный корабль! — крикнул капитан в левое ухо Филиппа. — Военный корабль, профессор!

Филипп посмотрел туда, куда показывала рука капитана. Большое серое судно, дымовой шлейф которого Филипп заприметил еще некоторое время назад, теперь подошло ближе; его гротескный внушительный силуэт вырисовывался на горящем закатном небе. Не обращая внимания ни на ветер, ни на волнение, судно спокойно держало курс на Марсель, который только что покинули Филипп и его спутники. У острого носа судна двумя белыми вымпелами вздымалась пена.

Через десять минут судно подошло так близко, что Филипп смог различить флаг — синий крест на белом фоне. Значит, это был русский крейсер. Филипп вытащил свой бинокль, направил его на колосса и различил на борту название: «Царь Александр».

Опустив бинокль, Филипп кивнул капитану Дюпону и, улыбнувшись в очередной раз, двинулся к лестнице, где недавно исчезли граф Пунта-Эрмоса и мадам Пелотард.

Почему господин Колин улыбался?

Потому что он чувствовал себя агентом Провидения, которому доверено покровительствовать дуракам и влюбленным.

И еще потому, что теперь у него появилась надежда вернуть потерянные пятьдесят тысяч фунтов!

Ночью и утром следующего дня ветер усиливался; море было черно, и только к обеду погода снова разгулялась. Около часа даже сеньор Пакено отважился подняться на палубу: с высокого синего неба, по которому, как прекрасные монопланы, кружили чайки, засияло солнце. Теплый воздух будил аппетит.

— Нам наконец выдался случай представить вам лучшее, что есть на Менорке, — климат, — сказал граф Пунта-Эрмоса.