— Знаю, и меня это радует.

— Вот как? Как бы то ни было, у меня есть причины быть признательным президенту.

— И эти причины — приглашение в герцогский замок?

— Нет! Он освободил Менорку от великого герцога! А ведь если бы дон Рамон оставался на острове, мне, как вы сами заметили, пришлось бы покинуть Менорку без жены. Но, говоря между нами, я не собираюсь откладывать свой визит до завтра.

— Вам не терпится снова повидаться с вашим другом?

— Гм, пожалуй. Во всяком случае, я намереваюсь осмотреть столицу и вечером сойду на берег.

— Много вы не увидите. Газовый завод Маона славен своей ненадежностью.

— Я обойдусь без газового освещения. Au revoir, граф.

— Не спешите, профессор. Если не возражаете, я пойду с вами.

Филипп внутренне усмехнулся.

— Ах, вы хотите пойти со мной… Это очень неосторожно. Что, если я действительно возражаю?

— Тогда я доберусь до берега вплавь.

— Ради всего святого, граф, не нужно. Отправляйтесь вместе со мной, только обещайте, что не будете телеграфировать о своих впечатлениях в конкурирующие издания. Вы знаете Менорку?

— В известной мере.

Великий герцог говорил кратко. Его лицо выражало странную решимость, и Филипп, дрожа от радости, понял: их ждет большое приключение. С той минуты, как он сообщил графу, где квартирует президент Эрнандес, лицо графа превратилось в каменную маску; и, если Филипп не ошибся в характере своего гостя, это предвещало нелегкие времена для предводителей революции! Для них самих, впрочем, тоже. Однако он понимал чувства великого герцога, не имел ничего против приключений и к тому же не забывал о том, что происходящее полностью соответствует его планам!

Выйдя на палубу, они обнаружили, что сумерки уже успели перейти в ночь. Великий герцог оказался прав: в Маоне не горело ни одного фонаря, и им пришлось довольствоваться слабым светом ночного весеннего неба.

Капитан Дюпон стоял у поручней и курил носогрейку. Филипп крикнул ему, чтобы он спустил на воду ялик. Капитан несколько удивился, но отдал приказ.

— Профессор, вы хотите сойти на берег?

— Да, капитан. Ждите нас около одиннадцати. Вряд ли нас не будет более двух часов. Но если мы не появимся, скажем… до двенадцати, постарайтесь прислушаться и понять, что происходит на суше. В стране, охваченной революцией, может произойти все, что угодно.

— Вы правы, профессор. Хотя — черт возьми! — тихо же у них делаются революции. Не то что во Франции. По мне, так любое судно могло бы вас сюда доставить!

— Революция уже совершилась, капитан. Вы же видели нового президента.

В подтверждение капитан Дюпон энергично сплюнул.

— Да уж, черт меня побери, — сказал он.

— Au revoir, капитан, — рассмеялся Филипп: республиканец Дюпон, похоже, вовсе не сочувствовал республиканским режимам в других странах.

Филипп и великий герцог сели в ялик. Профессор взялся за весла, и они отчалили.

Лодка тихо скользила по успокоившимся водам порта; Филипп старался грести как можно тише.

Минуту спустя он наклонился к великому герцогу, который молча наблюдал за его работой, и спросил:

— Где, по вашему мнению, нам лучше пристать, граф? Я бы предпочел сойти на берег подальше от конторы моего нового друга Эмилионеса.

— Кто это?

— Префект порта, назначенный президентом Эрнандесом.

— А! Я разделяю ваше мнение. Дайте-ка мне весла. Кажется, я знаю подходящее место.

Граф пересел на место Филиппа, и они все так же бесшумно заскользили дальше.

Через четыре минуты в ночной темноте они пристали в западной части порта. Несколько низких, серых сараев и развешанные сети свидетельствовали о том, что в этой части Маонского порта хозяйничали рыбаки. Однако ни один представитель этого сословия не явился на берег, чтобы приветствовать прибытие своего законного господина; великий герцог и Филипп высадились на берег в строгой секретности и, как можно тише вытащив ялик на сушу, положили его перед сараями между перевернутыми лодками. Великий герцог кивнул Филиппу, чтобы тот следовал за ним; пройдя между серыми маленькими домами, которые в этой части порта спускались почти к самой воде, они очутились в узком проулке. Два искателя приключений шли не говоря ни слова, великий герцог впереди, Филипп — следом.

Минута за минутой проходили в этой тишине; в узких петляющих переулках Филипп с трудом мог определить, в каком направлении они двигаются, но чувство пространства подсказывало, что они идут на восток. Время от времени, когда им попадался поперечный проулок, ведущий вниз, к порту, Филипп видел на востоке очертания крыши, которые уже успели ему запомниться, — и улыбался.

Он догадался, что его друг и примерный гид граф Пунта-Эрмоса решил первым делом показать ему главную достопримечательность Менорки — замок, хозяином которого теперь являлся президент Эрнандес, сменивший прежнего, сверженного владельца.

Больше всего Филиппа потрясла гробовая тишина, царившая в городе. За все время пути они, кажется, не услышали ни одного звука; и это — город, жители которого только что освободились от векового ига; которые теперь, когда позади остались столетия несказанного позора и угнетения, наконец могли полной грудью вдохнуть воздух свободы! Но народ принял свое освобождение на удивление спокойно. Ни «Карманьолы»,[59]ни костров, ни фригийских колпаков[60]— ни даже гильотины, воздвигнутой, чтобы отпраздновать основание новой республики; вместо всего этого — гробовая тишина. Уже в девять часов освобожденный народ забрался в постели!

Внезапно на перекрестке с более просторной улицей великий герцог остановился и вытянул шею. По улице к ним приближался частый стук каблуков. Может, патрульный? Прежде чем покидать укрытие, следовало это проверить. Клак-клак-клак — стучали каблуки все ближе и ближе; похоже, шагал человек, привычный к военному маршу. Филипп подался вперед и уставился в темноту, которая не была такой густой на широком пространстве. И через секунду показался он. В тот же миг Филипп услышал, как его проводник тяжело зашипел, и сам вздрогнул от удивления.

Прямая прусская осанка, военная выправка, высоко поднятая квадратная голова, сюртук, развевающийся на ходу, шляпа с круглыми полями, желтые сапоги, неясно светлеющие в темноте, — по улице маршировал господин, в котором Филипп с первого взгляда распознал представителя немецких коммивояжеров; во всяком случае — немца из низшего сословия. Все признаки были налицо: неподражаемая неуклюжесть, которая достигается только военной муштрой; костюм во всех его деталях; и наконец, для полноты картины — дымящаяся сигара, запах которой благодаря ночному ветру, дувшему в их сторону, предупреждал о том, что это настоящая бременская гавана за пять пфеннигов. Филипп едва не рассмеялся в голос. На Менорке революция, все граждане спят, а когда наконец на улице тебе попадается хоть какой-то представитель освобожденного народа, он оказывается немецким коммивояжером! Но в следующее мгновение, стоило немцу в трех шагах от Филиппа и графа миновать их проулок, у Филиппа пропала всякая охота смеяться. Внезапно, не сказав ни слова и издав лишь сдавленное шипение, великий герцог прыгнул вперед и разом оказался рядом с немцем. В следующую секунду великий герцог правой рукой схватил его за запястье, а левой — за горло; еще секунда — и он заломил ему руку так, как полицейские заламывают руки строптивым арестантам; левая рука великого герцога сжалась в мертвой хватке. Филипп услышал слабое, но отчетливое хрипение немца, а затем — шепот дона Рамона с ударением на каждом слове: