несколько грешных секунд превратился в непрощёного врага.

— Мастер? — по всей видимости, у Элати сражение с совестью прошло гораздо более успешно. С другой стороны, и вина её в случившемся была минимальна, если вообще была.

— Идём, крылатая, — я быстрым, подчёркнуто равнодушным шагом направился к ближайшему коридору, уводящему в глубь древней галереи, обязанной принести нам ещё три-четыре картины, которые можно было бы назвать живыми.

Коридор встретил нас всё теми же ярко, хотя и немного грустно, горящими свечами. Его невысокие стены украшали довольно неброские полотна, видимо разогревающие зрителя перед теми шедеврами, которые должны таиться в конце этой дороги. И дорога эта оказалась не слишком длинной. Буквально через минуту перед нами без суеты открылся на этот раз небольшой, круглый зал, освещаемый большими ровными свечами в причудливых подсвечниках.

В этом зале картин было не так много, а по сравнению с предыдущим и вовсе мало, но каждая из них сверкала своим великолепием, тысячью благословенных вечным пламенем костров. Первая же из них, на которую я ниспослал восторженный взор, вполне подходила под высокие требования Мёртвого князя. Она была насквозь живой. И это было даже иронично, так как на картине была изображена яростная битва. С одной стороны это сражение представлял достославный Орден Войны, широко известный, как и несдержанным нравом своих адептов, так и, увы, их признанной силой. В роли оппонентов выступал неизвестный мне Орден, в руках воинов которого вместо привычных мечей, топоров и копий находилось непонятного вида оружие с множеством шипов и режущих кромок. Как ни странно, но, глядя на картину, битва представлялась вполне равной. Немного неестественно пронзающий мечом своего врага Мастер Войны с ужасом смотрел, как на голову его брата по Ордену опускается устрашающее оружие бойца неведомого Ордена. Азарт, ярость и страх перемешались в лицах участников сражения. И, несмотря на царившую на холсте смерть, картина кричала жизнью не меньше предыдущей. Казалось, все погибшие на ней наследуют свою убегающую жизнь этому гениальному полотну.

Картина была довольно большой, тащить её даже вырезанную из рамы было крайне неудобно, но других вариантов я, к сожалению, не видел. Вырезая холст, я практически слышал стоны тех, кто сейчас умирал на нём.

Закончив своё достойное убийцы дело, я обернулся в поисках ангела, даже не предложившего помощи, от которой я бы вряд ли отказался. Леди я нашёл совсем рядом, её взор был намертво прикован к картине, висевшей через две от моей. Мельком взглянув на эти две и убедившись в их посмертном состоянии, я со спокойным сердцем обратился к так заинтересовавшего жрицу шедевру древних.

Что ж, к этой картине стоило даже не приковать, а приколотить свои недостойные её глаза. Если только что безжалостно расчленённая мной картина вызывала в душе смотрящего переживания за сражающихся и скорбь по погибшим, то смотря на это полотно, в сердце снисходил чарующий покой.

Высокие, стройные деревья едва позволяли показаться над собой седым, скучающим горам. Тёмные, задумчивые стволы фривольно резонировали с ярко-зелёным весельем крупных листьев на их устремлённых ввысь ветках. Тяжёлые, бугристые корни ласково обнимала, словно влюблённая в них, изумрудная трава. Хоровод рубиново-пьяных и наивно-жёлтых цветов беспечно кружил между добродушно ухмыляющимся кустарником. В гостеприимных ветвях играли свои свадьбы дурачащиеся птицы. Но всё это умиротворение природы было лишь фоном к главной детали этого творения.

За твёрдо стоящими в земле деревьями, чуть оттеняя вечнозеленую гамму леса, в загадочно-нечётких движениях танцевало сказочно-прекрасное существо. Бледно-салатовые волосы взметнулись дразнящим вихрем, тонкие изящные руки нежно гладили жёсткую кору, взгляд тёмно-зелёных глаз дарил бескорыстное прощение всему живому. Существо как будто случайно задержалось у нас на виду, в бесконечно-последнем мгновении, желая поскорее нырнуть в прохладу родного леса от нескромных глаз.

Эта картина, пожалуй, была более живой, чем я сам. Лесной танцор смотрел мне прямо в глаза. Смотрел честно и доверчиво, не понимая, что смотрит на своего убийцу. Я не смог вынести его спокойный, дарующий взгляд. Я отвернулся.

— Режь сама, леди, — даже слова давались мне с трудом. — Я уже достаточно сегодня убил.

На лице у ангела отразилась нелёгкая внутренняя борьба. Она жалобно посмотрела на меня, но я спрятал глаза.

— Режь, — это был уже приказ. Приказ, который я не имел права отдавать.

Элати тихо зарычала. Я подумал, что сейчас она бросит меч, но жрица, слава огню, не оправдала моих надежд. Надежд, о которых я боялся признаться самому себе. Удары её были не менее уверенными, чем мои. Ещё один рулон совершенства присоединился к своим столь же несчастливым братьям.

— Может на этом, и остановимся, мастер? — губы Элати мелко подрагивали.

— Увы, крылатая, — мне самому было жаль моих слов, — Мёртвый князь очень хотел крылья, как у тебя. Кто знает, насколько он расстроится, если мы вернёмся без них.

— Тогда быстрее, мастер. Я молю, быстрее, — и несколько возбуждённая леди, не дожидаясь моего ответа, устремилась в следующий коридор, похожий на предыдущий как мои мечи друг на друга.

Прихватив свою часть картин, я поспешил следом за ней, не имея, в общем-то, других разумных вариантов. Как я и предполагал уносящийся за наши спины коридор мало, чем отличался от первого. Всё те же яркие свечи и мёртвые картины. Разве, что он оказался немного просторнее и почти в полтора раза длиннее.

Через несколько минут мы выбежали в новый зал. Чуть больше предыдущего, он почти полностью был занят разнообразными скульптурами. В основном это были дьяволы. Они задумчиво сидели, вольно лежали, смеялись, широко открыв свой рот, плакали, печально глядя в даль. В их руках были крепко сжаты длинные мечи, вычурные охотничьи рога, украшенные кубки. Они говорили и сражались между собой. Они влюбленно смотрели друг на друга. Они танцевали и обнимались, бежали и падали. И живому дьяволу пришлось бы изрядно поднапрячься, для того чтобы повторить всё то, что демонстрировали безжизненные статуи.

Смотря на них, было явственно заметно, что они из другого времени. Почти всех их коснулись гибельные удары веков. У кого-то недоставало руки, ноги, головы. Кто-то и просто валялся грудой осколков у ног своих соседей.

Я подошёл к одной скульптуре поближе. Она почти не пострадала в тисках времени. Лишь несколько трещин, да пару отбитых пальцев на руке несколько портили общее впечатление. Это был немолодой, суровый воин. Взгляд его был прям и строг, в одной из рук он держал нарочито грубоватый топор, другая была сжата в кулак. На груди был чуть заметен, когда-то великолепно исполненный медальон. Ни надписи, ни символа разобрать, увы, не удалось.

Без особого труда оторвавшись от осмотра