– Ну, да, – Серый усмехнулся в трубку.

– Добро. Тогда мы будем.

– Будешь вместе с Меняющей Облик?

– С женой, – уточнил Дикий.

Оформляя бумаги о заключении брака между ним и Милой, он относился к этому, как к дополнительной защите от Лавинского. Прошло пару дней, и что наблюдается? Он принял Милану именно, как жену. Как женщину, с которой он собирался прожить долгую и счастливую жизнь. Без измен. Принадлежа друг другу душой и телом.

Милана нуждалась в нем. В его силе. В его знании. Чем больше он узнавал её, тем сильнее она напоминала ему одинокого котенка, нуждающегося в ласке. Между тем, она была сильной. В ней чувствовался природный стержень, который не согнулся под тяжестью жизни в заточении. Напротив, он окреп. Ярославу это нравилось. Она даже чем-то напоминала ему его самого в годы юности, когда он предпочитал уединенную жизнь. Если бы не Бахрат, не факт, что он осел бы в населенном пункте, так бы и жил бирюком в лесу или горах.

Ему нравились горы. Их дух. Их гордое одиночество. Их сила.

Мила выросла в горах. Горы дали ей то, чего лишил отец.

У них больше общего, чем кто-то может представить.

Зета он нашел в спальне. Тот лежал на полу, раскинув ноги и руки.

Точно находился в пентаграмме в хранилище.

Валгар не стал проходить в комнату, остановился в дверном проеме, облокотившись плечом о косяк.

– Парень, ты мне ничего не хочешь сказать?

Зет, не открывая глаз, произнес:

– Не сегодня, Валгар.

Не сегодня, так не сегодня.

Завтра может быть поздно.

Дина смотрела на спящего сына и беззвучно плакала. Слезы текли самопроизвольно, она не стремилась их прекратить. Они падали на грудь молодой женщины, доставляя легкий дискомфорт.

Взглянув на ребенка ещё раз и поправив белоснежное одеяльце, отороченное мелким кружевом, она отошла от кровати с голубым балдахином.

Димитриос вернул ей ребенка.

Кто бы мог подумать, что меньше чем за неделю её жизнь изменится самым кардинальным образом.

Вчера – богиня. Сегодня – пленница, выпущенная из заточения.

Любимая жена, превратившаяся в «девочку для биться».

Глаза Дины блеснули. Ещё не всё потеряно. Раз Димитриос отпустил её, значит, не всё так плохо, как кто-то мог подумать. Она вспомнила самодовольное лицо служанки, приносившей ей еду. Ох, зря ты, хорошая, надумала себе, что, раз хозяйка оказалась в подвале, а ты была разложена и знатно оттрахана хозяином на столе, то можешь мечтать о месте в спальне на регулярной основе. Зря. Снисходительности и жалости от разного сброда Дина не прощает. И знает, на ком выместит злость. Ох, хорошая, не ходи ты ночью темной тропой, не ходи.

После ритуала регенерация заработала с новой силой, и все следы от побоев любящего мужа прошли. Остались лишь на душе. Но кого когда-то волновала душа Дины? Побойтесь холодную Луну! О какой душе, а, следовательно, и внутреннем мире могла идти речь, когда роскошное тело обещало неземные удовольствия?

Дина отошла от сына и подошла к окну. Задернула шторы. В другой раз она посидит на балконе с сигарой. При ребенке – нельзя.

Она же – идеальная мать, не правда ли?

Горькая усмешка исказила красивые черты женского лица.

Её господин скоро вернется, и ей надлежит приготовиться.

Ещё вчера – она бы приняла ванную с эфирными маслами, нарядилась бы в пеньюар ручной работы и возлегла бы на шелковых простынях. Сегодня же – несколько капель яблочного пюре размазала на простом платье да на юбку насыпала молочной смеси, после чего с брезгливостью стряхнула её.

Она никогда не любила возиться с детьми. Даже, когда родился сын, поспешила найти кормилицу и няню. А сама… Сама пустилась во все тяжкие. Муж нещадно баловал, благодарил за сына. Она этим пользовалась.

Вот и результат.

Димитриос её простил. Ничего не сказал, когда она в очередной раз ползала перед ним на коленях, делая вид, что покорилась, что раскаивается. Ничего не сказал, когда она целовала его ноги, обнаженная, с израненной спиной.

– Четверка будет проводить ритуал. Тебя вернут в спальню, – бросил, уходя.

Для Дины этих слов оказалось достаточно. Если Лавинский не утолил жажду крови, желал бы и дальше измываться над ней, он и во время ритуала оставил бы её подвале.

Значит, решил, что с неё достаточно.

И на том спасибо.

У её господина, в отличие от неё, оказалась короткая память. Он быстро забыл о предательстве. Она же до последнего вздоха будет помнить, как плеть мужа опускалась на её спину, а член врывался в задний проход.

Ненавижу!!

Дина часто-часто задышала. Нельзя выказывать свои истинные чувства. Не стоит забывать, что она покорная одумавшаяся супруга, готовая на всё ради мужа и ребенка.

О себе любимой на некоторое время придется забыть. Необходимо усыпить бдительность мужа.

А вот, кстати, и он.

Она услышала его приближающиеся шаги. Неспешные, размеренные. Теперь она его ждала…

Он отворил дверь и задержался в проеме. Придирчивым взглядом окинул комнату. Сынишка мирно посапывает в кроватке, жена, приветливо улыбаясь, ждет у трюмо. Идиллия, мать вашу.

Димитриос не строил напрасных иллюзий и отчетливо улавливал в воздухе запах гнева своей женщины. Наивная. Неужели она думает, что, если покорно опускает голову, прячет взгляд и встает перед ним на колени по первому требованию, то он не уловит исходящий от её кожи запах негодования? Пусть тешится.

– Арик спит?

– Да. Уже полчаса. Я его покормила, и он быстро уснул.

Димитриос оценил её старания. Задержал взгляд на испачканном платье. Неубедительно.

– Хорошо. Пусть спит. Пойдем, не будем ему мешать.

Он прошёл мимо жены и вышел на балкон. Дина, скрепя зубами, последовала за ним. Что ты ещё придумал, ублюдок?

Лавинский стоял, положив руки на перила, и смотрел на ночное небо, на котором только-только начинали зажигаться звезды. Легкий ветерок играл в его волосах. Дина замерла за его спиной и впервые задала себе вопрос – что ей не хватало? Любил, пылинки с неё сдувал. Сильный. Богатый. Влиятельный. В постели тоже её удовлетворял.

Что…

Риторический вопрос.

Некоторое время они молчали. Дине пришлось подойти к своему хозяину и обнять его со спины. Прижаться, точно она в нем отчаянно нуждалась. Молодая женщина уткнулась носом в дорогой свитер мужа и негромко вздохнула.

Ей бы расслабиться и наслаждаться тишиной наступающей ночи.

Да не получалось.