Маркиз, конечно, обладает дьявольским обаянием, но прозвище Цербер все-таки не очень подходило человеку, которого она узнала. Ее Хадден не был ни бессердечным хищником, ни негодяем. Он был забавным, чувствительным, сочувствующим и…

Одним словом — приятным.

— Он приятный, — громко произнесла Элиза. — Но я не собираюсь снова с ним увидеться. — Она задержала дыхание, дожидаясь, когда немного утихнет боль в груди. — Я смогу с этим жить, — сказала она, направляясь к клумбам с цветами. Заставив себя забыть о его предложении помощи, она подняла с земли только что упавший дубовый листок — символизирующий храбрость — и сунула его себе в волосы. — В этом деле я не могу ни на кого рассчитывать. Если надо победить Брайтона, я должна найти способ сделать это сама.

Натянув поводья, Гриф заставил своего коня остановиться возле каменного коттеджа. Он спешился, стараясь не помять завернутый в красивую бумагу букет. Ему пришлось остановиться у нескольких цветочных лавок, чтобы найти лиловые гиацинты, которые, согласно языку цветов, означали «пожалуйста, простите меня». К букету он присочинит еще и собственные цветистые извинения и очень рассчитывает, что она не захлопнет дверь у него перед носом.

Пустив коня пастись в тени деревьев, он подошел к двери и тихо постучал.

Ответа не последовало.

Он немного подождал, не зная, что предпринять. Он не хотел смущать ее, явившись незваным в большой дом, и решил нанести визит в ее убежище в надежде, что она будет там одна. Если учесть то, что он хотел ей сказать, личная встреча была бы самой правильной. Только они вдвоем, и больше никого.

Нервно откашлявшись, он снова постучал.

Внутри дома все было тихо.

— Ну что за чертовщина? Не иначе это заговор Сатаны против меня.

Мяу.

Помяни Сатану, и он…

Подняв глаза, он увидел кота, свернувшегося на арке ворот. Ну, это совсем другое дело.

— Привет, дружище. Помнишь меня?

Кот пошевелил усами, не найдя нужным отрицать очевидное.

— Спасибо за любезное приглашение, — сказал Гриф, взявшись за засов. Ворота со скрипом открылись.

Он открыл ворота ровно настолько, чтобы можно было протиснуться, а потом прикрыл их за собой.

Перед ним были высокие каменные стены, покрытые лишайником и увитые серо-зеленым плющом. Он остановился, завороженный богатством цветов и оттенков. У него даже немного закружилась голова.

Общее впечатление было подкреплено видом женской фигуры, кружившейся на траве. Ее голову украшал венок из дубовых листьев и маргариток, а из-под него на плечи и простую белую крестьянскую блузу спускались свободные от шпилек пряди золотистых волос. Гриф остановился, ошеломленный. Его будто перенесли из чопорного Оксфордшира в какой-то волшебный сад в незнакомой ему стране.

Его взгляд скользнул вниз: пышные красные шаровары были завязаны на щиколотках синими шнурками. Ступни оказались босы.

Она, должно быть, услышала его шумное дыхание и быстро повернулась, перестав напевать.

— Леди Брентфорд, вы похожи на привлекательную колдунью-цыганку.

Прежде чем ответить, она несколько раз то открывала, то закрывала рот.

— Я… вы… кто, черт возьми, разрешил вам нарушать мое уединение?

— Мне позволил войти ваш бесенок, — ответил Гриф. — Хотя, возможно, я его неправильно понял… Но думаю, мы нашли с ним общий язык.

Она прикусила губу.

— Не важно. Гораздо важнее то, почему вы здесь?

Он протянул ей странных очертаний сверток, завернутый в коричневую оберточную бумагу. И вдруг ощутил, что теряет дар речи. Поэтому вымолвил только одно:

— Чтобы принести вам это.

Она не пошевелилась.

— Это не кусается.

Засучив рукава. Элиза осторожно взяла сверток из его рук.

— Извините, это, наверно, бессмысленно — везти сюда цветы, — сказал он, наблюдая, как она развертывает упаковку. — Я мог бы привезти золотые браслеты и цветастую шаль. Но это не вполне соответствовало бы ситуации.

— Какой именно?

Бумага упала на землю, и в руках у нее остался букет бледно-лиловых цветов.

— Пожалуйста, простите меня, — сказали они одновременно, озвучивая тайный язык бледно-лиловых гиацинтов.

— Простить за что? — тихо спросила она.

— Я подумал… может… то есть… меня беспокоило, что вы можете… — запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, начал он. — Черт возьми, я совершенно запутался. Я не чувствовал себя так неловко с тех пор, когда был прыщавым юнцом, пытавшимся попросить у доярки в нашем имении разрешения поцеловать ее.

У нее дернулись губы.

— Держу пари, что вам не пришлось просить ее дважды.

— На самом деле она меня отбрила. Для своего возраста я был маленького роста и довольно толстым.

Элиза удивленно выгнула бровь:

— Никогда бы не подумала.

— Меня глубоко поразил этот вид. — Он обвел рукой куртины с цветущими растениями. — Это что-то уникальное. — «Как и вы», — хотелось ему добавить. Но он прикусил язык.

— Спасибо. Но…

— Но я все еще не объяснил свое появление здесь. — Поскольку он заметил, что она начала улыбаться, у него понемногу развязался язык. — Так вот. Дело в том, что я размышлял над тем, что вы сказали вчера. О мужчинах и их игрушках.

Она опустила глаза.

— И мне захотелось уверить вас, что я никогда не думал о вас как об игрушке. Если у вас сложилось другое впечатление… Я прошу прощения, — сказал он, кивнув на букет. — Цветы на своем наречии это подтвердят.

— Я имела в виду мужчин вообще. Всегда есть исключения из правил. — Она наконец подняла взгляд. — Большинство людей сказали бы, что это мое поведение непростительно. Я вела себя как бесстыжая женщина, как шлюха, извините за выражение.

Он начал протестовать, но она прервала его:

— И знаете что? Мне все равно. — Она подставила лицо солнцу. — Мне все равно, что у меня на лице немодные веснушки, и что я танцую босиком в цыганских шароварах, и что я урвала несколько скандальных поцелуев у известного повесы. Все это делает меня счастливой. Жизнь-то одна.

На губах Грифа расцвела улыбка.

— Я рад. Вам нечего стыдиться, леди Брентфорд.

— Да, так наверняка сказал бы Цербер.

— Я вовсе никакой не Цербер… — А кто же он, черт бы его побрал? Да скорее всего старый пес, которому хотелось бы думать, что он может научиться новым трюкам.

Элиза заморгала.

— Мне надо поставить в воду эти прелестные цветы. Вы меня извините. Я быстро, — сказала она и исчезла за дверью домика.