Гриф вдруг почувствовал, что холод пробрал его до самых костей. Обняв свой могучий торс руками, он отвернулся к стене сада. Покрытые плющом стены уже не казались ему такими живописными и привлекательными. Они стали зловещим барьером, фальшивой декорацией.

— Проклятие. Зачем… зачем она это делает? Ее талант позволяет ей зарабатывать честно. Я плачу хорошие деньги за ее картины.

— Деньги обладают притягательной силой, — пожал плечами Кэмерон. — Некоторым нужно все больше и больше, и они уже не могут остановиться.

— Но мне казалось, что леди Брентфорд совсем не похожа на алчного преступника.

Кэмерон молчал, ожидая, пока его друг немного успокоится.

— Насколько хорошо ты ее знаешь?

— Очевидно, совсем не знаю. — У него было ощущение, что его грудь сдавил железный обруч и выдавливает воздух из легких.

Кэмерон похлопал его по спине:

— Мне очень жаль.

Гриф заставил себя вдохнуть. Потом еще раз.

— Мне тоже.

Он был светским бонвиваном, повесой, знакомым со всеми сторонами жизни — хорошими и плохими. После всего этого смешно чувствовать себя разочарованным.

— Сомневаюсь, что ты хочешь вернуться в Лондон босиком, — услышал он сквозь шум в ушах реплику своего друга. — Принести твою одежду?

Его сапоги, куртка и другие свидетельства его глупости все еще валялись на траве в ожидании незадачливого хозяина.

— Нет. Спасибо, но я не совсем такой уж трус.

— Я подожду тебя здесь.

Гриф пошел по дорожке, не обращая внимания на боль в ступнях от посыпанного на дорожке гравия. «Боль — это хорошо», — сказал он себе. Она отвлекает от сумятицы в его душе. Он толкнул ворота, а потом закрыл их за собой.

— Плохие новости? — Элиза стояла, словно статуя. Она была полностью одета, волосы собраны в не очень опрятный пучок на шее. И выглядела очень бледной.

«Законченная актриса. Такая же, как художница», — подумал он с горечью. Его обуревали противоречивые чувства. Он чувствовал, что его предали. Хотя это было немного нечестно. Ведь она понятия не имела, что он автор эссе, так что намеренный обман не был тем грехом, который он мог ей предъявить.

— Да, — коротко бросил он.

— Мне жаль, — прошептала она. — Я могу чем-либо помочь?

Он удержался от желания рассмеяться.

— Нет. — Он быстро надел рубашку и заправил ее в бриджи. — Обстоятельства требуют моего немедленного возвращения в Лондон. — Небольшое пятно краски на тыльной стороне ладони подсказало ему продолжение фразы. — Наслаждайтесь своим искусством. Судя по тому, что вы изобразили на моей персоне, вы были более чем скромны, говоря о своих талантах.

Ему показалось, что тень испуга мелькнула в ее глазах.

Избегая смотреть на нее, он сунул в карман галстук и натянул сапоги. Гриф колебался — потребовать ли у нее объяснения. Он никогда не принадлежал к тем, кто бросается наутек, столкнувшись лицом к лицу с вызовом, но что он мог сказать?

«Неужели к тому, что вы отпетая преступница, вы еще и лгунья, леди Брентфорд?» По правде говоря, он не хотел бы услышать ответ из ее уст.

— Счастливого пути, лорд Хадден. — сказала она тихо. — Я надеюсь, что какими бы ни были неприятности, все решится быстро.

Он лишь молча кивнул и отвернулся.

Звук закрываемых ворот хотя и был тихим, но он как бы поставил зловещую точку, и ее невольно передернуло. Возможно, ей просто показалось, но после встречи с другом взгляд Грифа стал холодным и отстраненным.

— Но почему? — прошептала она. — Почему он так внезапно переменился?

Она стала собирать краски и кисти, стараясь заглушить дурное предчувствие. Все выглядело очень странно. Они перед этим так веселились, и вдруг его лицо окаменело.

«Будто я преступница».

Она опустилась на траву и обхватила руками колени. «Наслаждайтесь своим искусством, — сказал он. — Вы слишком скромно оцениваете свой талант».

Не мог же он что-то узнать…

Какой-то шорох в траве отвлек ее от нежеланных мыслей. Она оглянулась и увидела полосатый хвост в клумбе с красными герберами. Потом мелькнула лапа и раздалось шипение.

— Эй, Эльф, что там у тебя? Дохлая полевка? Лучше уж, чтобы это была сказочная лягушка. Если уж мне предназначен принц, то пусть это случится сейчас.

Но у игрушки кота не было ни перепончатых, ни пушистых лапок. Это была небольшая записная книжка в кожаном переплете, перевязанная знакомой ей зеленой лентой.

— Черт. — Она, должно быть, выпала из кармана Хаддена, когда он раздевался. Она достаточно часто видела, как он что-то в ней записывает, чтобы догадаться, что он ее скоро хватится.

Эльф громко заурчал, видимо, очень довольный собой.

— Ах ты, несносное создание. Хадден может подумать, что я нарочно это подстроила, чтобы вернуть его. Что мы с тобой заговорщики…

Кот начал царапать ленту.

— Мне следовало бы надрать твои острые ушки, — пробормотала она. — Это все из-за тебя.

Эльф возмущенно зашипел от обиды. Все произошло совершенно случайно, давал понять он.

— Да, ты прав, — призналась она. — Я виновата больше. А все мои неуправляемые желания. Мне надо было удовольствоваться жизнью в тени. Так нет, я решила расправить крылья и попытаться долететь до самого обжигающего светила в небе. — Элиза фыркнула. — Все знают, что случилось с Икаром. Когда мечта состоит лишь из перьев и воска, не следует приближаться к солнцу слишком близко.

— Мяу, — согласился кот.

Элизе хотелось заплакать. Сколько бы она ни пыталась убедить себя, что внезапный отъезд маркиза не был связан с ней, она не могла отделаться от взгляда, пусть и мимолетного, его мгновенно потемневших зеленых глаз.

Разочарование? Нет, гораздо хуже. Смятение. Отвращение.

— Не понимаю, — сказала она, поглаживая пальцами кожаный переплет записной книжки. — Впрочем, что я вообще знаю о мужчинах и о том, как устроены их мозги? Кроме того, что со времен Адама и Евы именно женщины больше всего страдают от укуса змеи.

Ей показалось, что зеленая лента зашевелилась под ее пальцами.

— Черт побери, поскольку я уже и так несусь семимильными шагами по пути к своей гибели, что значит еще один грешок? Посмотрю, что там внутри. — Она развязала узелок. — Какие могут быть у лорда Хаддена страшные тайны?

Успокоив свою совесть напоминанием о том, что маркиз всего лишь делает пометки о природе, Элиза начала читать.

Она перевернула одну страницу. Потом другую.

— О! — Ей удалось произнести лишь этот звук. Отрицать правду было бессмысленно. Все было написано черным по белому.