И Петру Скарге пока ничего не оставалось иного, как только проявить силу своего духа и красноречия, попытаться убеждениями выполнить волю короля Сигизмунда и пожелание папского нунция в Польше прелата Рангони. О, нунций Рангони только выразил пожелание, но оно давило на богослова куда больше, нежели воля короля. Повторив ещё раз: «Я попытаюсь выполнить просьбу князя Голицына», Пётр Скарга покинул каземат. Он бы и хотел тотчас сразиться с Филаретом в философском поединке по догматам веры, посмотреть, чем живёт и дышит Филарет, крепок ли в православии, в его догмах, но у Петра не было никакого желания сидеть в холодном и сыром помещении каземата, вести долгую беседу.

Прошло три дня с того часа, когда Пётр Скарга заходил в каземат, и к вечеру за Филаретом пришёл слуга богослова.

— Идите за мной, — сказал он митрополиту.

Филарет сидел возле князя Василия и не шелохнулся. У него и в мыслях не мелькнуло оставить Василия одного. Но князь побудил:

— Иди, владыко. Знаешь же, уведут силой.

— Хорошо, брат, но я скоро вернусь за тобой, — ответил Филарет и покинул каземат.

Слуга вышел следом, закрыл дверь на засов, запер её на замок, как делалось всегда, и повёл Филарета вверх. Они пришли в просторный и ярко освещённый покой. В нём было тепло, в камине пылал большой огонь. Богослов Пётр сидел возле камина и поправлял дубовые поленья. Он показал Филарету на кресло, стоящее рядом, и пригласил:

— Садись, сын Божий.

Филарет опустился в кресло и в сию же минуту ощутил тепло очага. Оно было иным, чем то, которым согревались они с князем Василием в подвале. Там полугнилые дрова пахли болотом, здесь — терпким дубовым настоем. Но Филарет не расслабился. Он пребывал в тревожном предчувствии. Ещё при первой встрече с богословом Филарет понял, что тот явился неспроста, не для мирных бесед на богословские темы. Филарет заключил, что иезуит играет с ним, что он жесток и в нём нет человеколюбия, милосердия к страждущим. Потому Пётр Скарга и «забыл» о просьбе Филарета перевести князя Василия в сухое и тёплое помещение. Размышляя об этом, Филарет смотрел только на огонь и не видел изучающего взгляда богослова. Наконец тот заговорил:

— Вижу, ты, митрополит, негодуешь, потому как я не внял твоему слову и князь всё ещё в каземате.

— Да, святой отец, сие не по-божески.

— Я же говорю: судьба твоего брата, пребывающего в беде, в твоих руках. И достаточно одного твоего слова «согласен», я велю пану Гонте перевести вас вот в такой же покой.

— Какого согласия ты добиваешься?

— Я не зову и не толкаю тебя на злые деяния, недостойные твоего звания, но призываю к службе во благо всех верующих христиан и католиков. Господь Бог у нас един, все мы верим в Святую Троицу. Потому поклонись вместе со мной наместнику Божьему на земле папе римскому Сиксту V и признай божественную роль католической церкви римского закона. — Пётр Скарга потянулся рукой к руке Филарета, тронул её, призывая к доверию, к совместному служению Святой Троице.

Филарет по-прежнему смотрел только на огонь и освободил руку от холодной руки иезуита. Он думал о том, что предчувствие не обмануло его. И они с князем попали в лапы огромного клеща, который или высосет из них последние соки, или сгноит в сыром каземате, если не дадут согласия принять католичество. В сей миг в Филарете вспыхнуло лишь одно чувство: гнев на коварного иезуита. И со всей страстью своего неуёмного характера Филарет хотел обрушить свой гнев на голову богослова. Но в последний миг сдержался, потому как знал, что никакая ярость не спасёт ни его, ни князя от посягательств на духовную свободу. Даже насилие над Петром Скаргой не приведёт его и князя к какой-либо свободе, к тому, чтобы вырваться из заточения, не говоря уже о том, чтобы вернуться в отчизну.

Молчание Филарета затянулось, и богослов напомнил о себе:

— Брат мой во Христе, я призываю тебя к благоразумию и хочу услышать твоё слово.

Филарет, наконец, повернул голову к иезуиту.

— Моё слово одно, — начал он, — прояви милосердие к брату моему князю Василию. Никакой враг так жестоко не относился к русским пленникам. Мы ведь не воины, мы послы. Зачем обрекаешь князя на смерть? — Слова Филарета звучали сурово.

— Просьба твоя за князя Голицына говорит о твоём благородстве. Сей Божий дар, сказывают есть и у меня. Однако же суровое содержание вас — воля короля Сигизмунда. Он указал место, где вам пребывать. Как же мне дерзнуть и нарушить волю государя? Только твоё согласие принять нашу веру изменит судьбу князя. Оба вы будете вольными. К тому же ты первым встанешь на путь сближения двух вер. Я не вижу никакого отступничества от православной веры, если ты станешь католиком. Мир становится иным. Мы же благословили королевича Владислава принять православную веру и он на пути к Москве.

Пётр Скарга обманывал Филарета. Король Сигизмунд давно и строго запретил сыну не только дать согласие креститься в православие, но даже запретил ему ехать в Москву. Ложь не смущала иезуита. И он продолжал убеждать Филарета.

— Коль скоро царь всея Руси Владислав примет православие, откроется путь к сближению польской и русской церквей, слиянию двух вер, и они встанут под знамёна Римской церкви.

Митрополит слушал богослова внимательно, чтобы понять, насколько иезуит крепок в своих убеждениях. Но болезненные думы о князе Василии, который пропадал внизу, как в преддверии ада, не позволяли Филарету сосредоточиться на разговоре. Одно митрополит понял хорошо: если он предаст свою веру, то спасёт князя. И тут ему было над чем задуматься, тут нельзя было отмахнуться от богослова. И всё-таки Филарет не думал сдаваться, сам попытался пробиться к сердцу Петра Скарги.

— Ежели ты уверен, что церкви, ваша и наша, встанут рядом, ежели успех близок, зачем же не проявишь милосердие к будущему собрату? И тогда князь поклонится папе римскому и будет денно и нощно молиться Всевышнему за твоё милосердное дерзание и дабы он защитил тебя от гнева короля Жигмонда за сей подвиг человеколюбия.

Страдая за князя Голицына, Филарет был готов на любые муки. Но он видел, что Пётр Скарга и пальцем не шевельнёт в пользу князя, пока не добьётся своего. Филарет понимал, что не тем человеком был иезуит, чтобы проникнуться жалостью к страдальцу. Скарга даже не ответил на горячие слова Филарета. Он считал, что облегчение участи больного россиянина ни на шаг не приблизит его к достижению цели. И с упорством фанатика заявил:

— Брат мой, напрасно призываешь меня к милосердию, не проявляя своего. Тебе я открыл путь к спасению князя. Ты благороден, ты готов пожертвовать жизнью ради ближнего. Вот и исполни благое дело. Два слова: «да» или «нет» решат вашу участь. — И богослов встал.

Филарет продолжал сидеть. Оказалось, что ему трудно оторваться от очага, излучающего благостное тепло, и покинуть покой, где воздух чист и свеж, где много свету. И как мало от него требовалось, чтобы не уходить из райского покоя в преддверие ада. Одно слово «да», и вот она, свобода. Ан нет! Ярко вспыхнуло в памяти всё, что случилось с ним в Тушине. Там всё происходило так, как и здесь, и там судьба его покатилась во тьму предательства после одного слова «да». И только Богу ведомо, на какие душевные муки тогда обрёк себя Филарет, как трудно далось покаяние и прощение греха. Ноне же он не дождётся прощения греха и ему не поможет никакое покаяние. И Филарет прошептал: «Славный и достойный князь Василий, люблю тебя всем сердцем и живота за тебя не пожалею, но веру не продам! Прости! Прости! Прости!» — И митрополит встал, резко сказал: