Следующим вечером я нахожу Каджал в ее комнате с пузырьком таблеток: она аккуратно запивает лекарство стаканом воды. Мы встречаемся глазами – и она немедленно хмурится.

– Тебе помочь, Морроу?

– Нет, – быстро говорю я. Но потом добавляю: – Ну… нет. Но… Я их тоже принимаю. – Это антидепрессанты. Я бы узнала их особую форму и цвет где угодно. Я пытаюсь улыбнуться. – Ненавижу то, как себя после них чувствуешь. Как будто под водой.

Я ожидала какого-нибудь участия, но Каджал лишь еле заметно поморщилась.

– Да, но не все из нас могут позволить себе прекратить прием лекарств по собственной прихоти, Фелисити.

Мои руки сжимаются в кулаки.

– Вовсе нет, – возражаю я. – Я не … Это не было прихотью.

– Всё, говорить об этом мы не будем. – Каджал аккуратно завинчивает крышку пузырька с лекарством и бросает его в ящик письменного стола. Звук задвигаемого ящика стола похож на точку в конце предложения: конец разговорам.

Две ночи после того ужасного «Ночного перелета» я просыпаюсь в поту, с прилипшей к спине рубашкой, кошмары оставляют кислый привкус во рту. Закрывая глаза, я вижу тела в воде, с белыми пальцами и холодными губами. Это Тамсин Пенхалигон, это Корделия Дарлинг, это Флора Грейфрайар с окровавленным горлом.

И, по закону подлости, в ночь последнего «Ночного перелета» сломался мой ноутбук. Я вынуждена взять пишущую машинку Годвин-хаус, пока мой компьютер в ремонте, но сейчас, спустя два дня без него, оказалось, что аналоговый метод для меня даже лучше. Мне нравится то, что нужно с усилием надавливать на клавиши «Ремингтона», что я не могу расслабленно сидеть, разложив руки по клавиатуре, пока непродуманные фразы стекают с кончиков пальцев; я должна взвешивать каждое слово. Я должна нажимать каждую клавишу отдельно. Я должна продумать то, что скажу, прежде чем сказать, иначе рискую перепечатывать целые страницы доказательств.

Даже слегка избавившись от высоких технологий, я чувствую какое-то освобождение. Больше не нужно беспокоиться о фотографиях на моей странице или о том, как выглядит на моем сайте та золотая, идеализированная жизнь, которую я показываю другим. Больше никаких проверок на вирусы, нежелательной почты или подсчета лайков. Если нужно что-то найти, я иду в библиотеку. Если я хочу поговорить с кем-нибудь, то разговариваю. И все, с кем я бы поговорила, находятся в этом доме.

Я решаю, что, когда заберу ноутбук обратно, не буду им пользоваться. Я спрячу его под кровать, пусть собирает пыль. Мне нужна физическая опора, которую дает моя пишущая машинка; мне нужно это равновесие.

– Нам нужно тренироваться, – говорит Эллис через три дня после того злополучного «Ночного перелета», после того, как я наконец оправилась от своего унижения – или, скорее, была вынуждена оправиться, когда Эллис отказалась оставить меня в покое. Я наблюдаю за ней со своего места, свернувшись калачиком на ее кровати с детективом Кристи. Смотрю, как она отклоняется на своем стуле все дальше и дальше, словно испытывая, насколько может отодвинуться, прежде чем потеряет равновесие и разобьет себе голову.

– Тренироваться в чем?

Стул Эллис с грохотом возвращается на место.

– В убийстве. А в чем же еще? – На ее губах появляется усмешка, Эллис открывает ящик стола и вытаскивает кусок бечевки. – Удавка.

– Мне не нужна такая тренировка, – сообщаю я. – Я не пишу про психованных ведьм.

Есть разница между разговорами о том, как что-либо могло быть выполнено, и физическим воссозданием этого. Особенно чего-то столь жестокого.

– Но именно ты убеждена, что тебя преследует призрак мертвой подруги. Если что, ты должна быть первой.

Она протягивает бечевку и трясет ее в воздухе, пока я, вздохнув, не выхватываю ее.

– Что я должна с ней делать?

– То, что обычно делают. Оберни вокруг моей шеи и действуй, словно хочешь придушить меня. – Эллис отодвигает стул и встает, собирая волосы в неряшливый пучок, чтобы показать горло. – Тебе нужно подойти ко мне сзади.

Ну естественно. Как еще следует нападать на жертву?

Я наматываю бечевку на ладони и становлюсь у Эллис за спиной. Она выше меня; мне придется тянуться, чтобы достать. Но это даже поможет мне: ее рост обеспечит давление на гортань – будет труднее увернуться от удавки.

Я подхожу ближе, держа шнур натянутым. Шея Эллис сзади длинная и тонкая, с бледной кожей и крошечной родинкой сбоку от позвонков. Я вижу, как бьется пульс в сонной артерии, прямо под ухом.

– Чего ты ждешь?

Ничего. Я ничего не жду.

Я поднимаюсь на цыпочки и, обернув шнур вокруг горла Эллис, резко отступаю на полшага и тащу ее назад – она издает слабый удивленный звук и хватается за бечевку. Она выгибается и освобождается, ударив пяткой по моей лодыжке так, что я оступаюсь и чертыхаюсь.

Когда она снова поворачивается ко мне лицом, на ее шее виден тонкий отпечаток, слегка покрасневший, только и всего.

– Что это было? – она улыбается. – Так ты не убила бы даже ребенка.

– Я не собиралась тебя убивать.

– Ты бы и не убила, – Эллис говорит это так, что у меня складывается отчетливое впечатление, что она считает эту схватку шоковой терапией для меня. – В самом деле. Но ты должна убедиться, что твоя жертва не сможет сбежать. Или ты действительно думаешь, что сможешь схватить кого-нибудь и убить его просто с помощью грубой силы, когда он уже сопротивляется?

– Я не планирую кого-нибудь убивать, и точка, – огрызаюсь я, и бровь Эллис резко поднимается.

Эллис не произносит это, но я отчетливо слышу повисшие между нами несказанные слова: «Даже Алекс?»

Я ощущаю резкую боль в груди, прижимаю к ней кулак и с силой надавливаю. Эллис никогда бы не сказала, что я убила Алекс. И даже если бы я настаивала на своей ответственности, знаю, Эллис возразила бы: «Люди дерутся, Фелисити. Люди пьют, потом дерутся, и что-нибудь случается».

Я не рассказывала ей о спиритическом сеансе или о Марджери Лемонт. Иногда я задаюсь вопросом: не проник ли дух Марджери в мое тело, плотно свернувшись вокруг моего сердца, обдавая его холодом?

И все же я здесь, делаю вид, что убиваю Эллис. Накидываю удавку на ее горло, и если бы я была действительно одержима Марджери, ей было бы слишком легко, действуя моими руками, туго затянуть бечевку.

– Одержимости не существует, – слышу я голос Эллис. – Магии не существует.

Вот только это не так. То, что Эллис не может ее понять, не делает ее нереальной.

– Моя очередь, – говорит Эллис. – Дай мне удавку. – Мои ладони влажные, когда я сую бечевку обратно ей в руки; она накручивает ее на костяшки пальцев так, что белеет кожа. – Повернись.

Я подчиняюсь, медленно. Я понимаю, что у Эллис нет намерения дать мне умереть, но это не успокаивает – и мое сердце начинает бешено колотиться. А вдруг она сделает ошибку? У нее может и не быть намерения причинить мне вред, но если она затянет бечевку слишком сильно, если будет держать меня слишком долго, это будет несчастный случай, но я все равно буду мертвой.