прочих расселили в общежитиях.) Остальные 29 человек оказались жителями близлежащего Запорожья и нашли работу самостоятельно. Все репатриированные при увольнении получили на руки то, что заработали за время службы в батальоне, плюс компенсацию за неиспользованные выходные. При этом как минимум один чиновник из администрации, отвечавшей за репатриацию, заявил о том, что задержка с демобилизацией бойцов этого батальона была незаконной[574].

Некоторые застряли в войсках из-за кафкианских игр с юрисдикциями. Так, две воинские части в Сталинской области Украины отказались отпускать работавших у них репатриированных граждан. Дело в том, что в армейское подчинение эти люди были переданы Министерством угольной промышленности СССР, а их задачей была реконструкция шахты. По этой причине, утверждало воинское начальство, они не могут уехать без разрешения гражданского министерства. Министерское же руководство, в свою очередь, заявляло, что воинские подразделения, о которых идет речь, не находятся под его юрисдикцией и это не позволяет ему разрешить возникший вопрос. Армия твердо настаивала на своем, в очередной раз предложив свою интерпретацию событий в письме, направленном в администрацию Голикова летом 1949 года[575]. О дальнейшей судьбе упомянутых частей и служивших в них людей нам не известно.

Дьяков оказался среди самых везучих не только потому, что избежал ареста в ходе фильтрации и сумел демобилизоваться, миновав трудовой батальон. Ему также посчастливилось после 1945 года уйти от открытого столкновения с органами госбезопасности: многие бывшие военнопленные, прошедшие фильтрационную «очистку», в то время оказались за решеткой[576]. Аресты начались уже в 1946 году, а к 1947 году сотрудники МГБ на местах активно препятствовали бывшим военнопленным или их родственникам в получении таких ответственных должностей, как председатель колхоза или начальник хлебоприемного пункта[577]. Серия постановлений Совета министров СССР, принятых 21 февраля 1948 года, инициировала новую волну репрессий в отношении лиц, считавшихся опасными, включая и тех, кто имел «антисоветские связи». Используемые властями предельно широкие формулировки в очередной раз превратили бывших военнопленных в естественную мишень для репрессивных органов[578].

Невозможно выяснить, сколько бывших военнопленных было арестовано в послевоенные годы просто из-за того, что они побывали в плену, однако вполне ясно, что такие ситуации были тогда типичными. В докладной записке Георгия Жукова, представленной в ЦК в 1956 году, говорилось о «большом количестве» подобных случаев. Мы знаем, например, что в октябре 1947 года МВД насчитывало 55 000 ветеранов, включая бывших партизан, находившихся в местах лишения свободы (лагерях, колониях, тюрьмах). Кроме того, необнародованное число ветеранов было осуждено за «особо опасные преступления». Известно также, что на конец 1955 года в статистике значились 54 176 «спецпоселенцев», которые были участниками войны или имели государственные награды. Как указывал ЦК в 1956 году, «органы госбезопасности продолжали безосновательно привлекать к уголовной ответственности бывших военнопленных после войны», а многих из них «незаконно репрессировали»[579]. Сколько именно – до сих пор остается неясным, несмотря на масштабные архивные изыскания, предпринятые несколькими историками. Согласно одной из оценок, в 1946–1947 годах аресту подверглись около 150 000 репатриантов[580]. Если, рассуждая контрфактуально, предположить, что сюда не входят гражданские лица, то это составит 5 % общего количества военнопленных, вернувшихся на родину в период с 1941-го по 1947 год. Но поскольку гражданских все-таки тоже нужно брать в расчет, итоговая цифра окажется ниже, хотя в ней не будут учтены аресты, состоявшиеся после 1947-го.

Какими бы ни были цифры, Дьяков имел все шансы попасть в это существенное меньшинство. В 1948 году он столкнулся с одним из своих друзей из фильтрационного лагеря. После встречи они начали переписываться, но внезапно коммуникация оборвалась. Только спустя десятилетия наш герой узнал о том, что общением бывших военнопленных заинтересовалась госбезопасность, которая начала давить на его приятеля с тем, чтобы тот предоставил «компромат» на Дьякова[581]. У других военнопленных друзья оказались менее верными. Иван Каргин, бывший полковник и участник Гражданской войны, в 1944 году прошел фильтрацию в Подольске и начал работать преподавателем в Ленинградском электромеханическом институте. В 1949 году его арестовали на основании «ложного компромата», касавшегося его пребывания в плену, и приговорили к 25 годам лагерей с последующим лишением гражданских прав на пять лет. После семи с половиной лет в ГУЛАГе ветеран вернулся в Ленинград, где был вынужден жить на скудную гражданскую пенсию вместо более щедрой военной[582]. Эстонский филиал репатриационной администрации в 1949 году докладывал своему московскому начальству: «Частые аресты среди репатриантов, массовые опросы органами МГБ <…> усложняют агитационно-пропагандистскую работу среди репатриантов и не дают нужного для нашей работы по пропаганде материала». В том же году первый секретарь Коммунистической партии Армении Григорий Арутюнов обратился к Сталину за разрешением собрать 2500 из 11 170 бывших военнопленных, зарегистрированных в республике, и выслать их в «отдаленные районы Советского Союза». Сталин дал свое согласие. В октябре 1951 года МВД издало приказ об усилении репрессий против бывших военнопленных, после чего страну захлестнула новая волна арестов. В созданную Борисом Ельциным в 1990-х годах комиссию по реабилитации жертв политических репрессий обращалось множество бывших репатриантов, обвиненных в сотрудничестве с немцами и арестованных на основании доносов в конце 1951-го – начале 1952 годов. Даже те бывшие военнопленные, кому удалось остаться на свободе, испытывали беспрецедентное давление со стороны органов безопасности, постоянно подвергаясь допросам и иным формам притеснений[583].

Финальным фактором, позволившим Дьякову остаться на свободе, стал горький опыт его репрессированного отца и пережитые из-за этой несправедливости проблемы. Эта история рано отбила у нашего героя веру в праведность советской власти, а также сформировала у него убеждение в том, что быть хозяином своей судьбы можно, лишь оставаясь вне государственного внимания и полагаясь исключительно на себя, семью и друзей. Тот же урок, безусловно, усвоили и многие другие. А вот те, кто не преуспел в извлечении подобных выводов, зачастую снова попадали в беду; особенно часто такое происходило с людьми, пытавшимися после войны выстроить себе карьеру – и чем выше человек поднимался, тем больше были угрожавшие ему опасности. Многие из тех, кто обращался со своими проблемами в репатриационную администрацию Филиппа Голикова или аппарат председателя президиума Верховного Совета СССР Николая Шверника, представляли низшую и среднюю прослойку советского чиновничества. Именно к таковым, в частности, принадлежал Алим Галиев из Алма-Аты. Пройдя в июне 1946 года фильтрацию, он смог стать аспирантом и устроиться на работу в Академию наук Казахской ССР. Но в январе 1947 года его одновременно уволили с работы и отчислили из аспирантуры на том основании, что «он побывал в плену». Аналогичным образом