В то время как Педро и Катя изучали влияние со стороны мигрантов, находящихся за рубежом, другими авторами исследовалась роль мигрантов, вернувшихся в родную страну. В этом отношении к особенно убедительным выводам пришли мои коллеги Лиза Шове и Марион Мерсье. Они рассматривали данный вопрос на примере Мали. Эта страна может показаться образцом небольшого отдаленного государства, однако в 2012 году по причине ряда все более катастрофических событий в ее политической жизни она попала на первые страницы международной прессы. В последние дни перед крахом своего режима полковник Каддафи взял на службу наемников из числа северомалийских кочевников. В Ливии скопилось огромное количество современного оружия, более чем достойного своей цены, и эти наемники смогли разграбить его запасы после падения режима. В качестве наемников они не испытывали особого желания сражаться за Каддафи, однако в Мали они ощущали много давних обид, усугублявшихся сепаратистскими чаяниями, – и это превосходное оружие пришлось им очень кстати. Между повстанцами и властью стояла только малийская армия. Она находилась под демократическим контролем: власть в Мали принадлежала устоявшемуся демократическому режиму. Более того, он был настолько демократическим, что действующий президент решил уйти в отставку; таким образом, вторжение повстанцев совпало с кануном выборов и бездействием со стороны президента. Спонсоры предъявляли Мали стандартное требование сократить военные расходы, и в то время как в распоряжении повстанцев имелась вся военная техника, какую только удалось заполучить опьяненному властью, разбогатевшему на нефти военному диктатору, малийская армия находилась в плачевном состоянии. Армия требовала от президента увеличить военный бюджет, но президент не спешил идти ей навстречу. Перед лицом неминуемого военного поражения армия взбунтовалась и свергла правительство. Поскольку международное сообщество немедленно подвергло Мали остракизму, военная ситуация от этого не улучшилась, но страна оказалась ввергнута в политический хаос: юг Мали наводнили беженцы, спасавшиеся от повстанцев. Вожди переворота были готовы поделиться властью, но с кем? Между тем повстанческое движение взяли под свой контроль проникшие в него боевики из «Аль-Каиды», почуявшие многообещающую возможность создать на территории страны террористический анклав. Сейчас, когда я пишу эти строки, французское правительство по просьбе малийского режима активно вмешалось в события и требует от путчистов, чтобы они вернули власть гражданскому правительству. Таким образом, малийская политика неожиданно оказалась в центре мирового внимания.

Лиза и Марион попытались выяснить, повлияло ли соприкосновение эмигрантов с политикой на их участие в политической жизни и электоральное поведение после возвращения на родину; или, выражаясь конкретно, участвовали ли эти люди в выборах? В ходе исследования были выявлены три момента, различающиеся с точки зрения их практического значения. Первый, наименее важный: эмигранты, вернувшиеся на родину, проявляют существенно большую склонность к голосованию, чем те, кто не был в эмиграции. Более важно то, что последние подражают поведению бывших эмигрантов. Те, кто живет рядом с бывшими эмигрантами, тоже более склонны к участию в выборах. Отметим, что эти люди не просто заявляли в ходе опроса о том, что ходили на выборы. Экономисты с подозрением относятся к информации, исходящей от опрашиваемых, поскольку она может страдать необъективностью. Но в данном случае более высокую явку избирателей подтверждало и число поданных голосов. И, наконец, самый замечательный момент: поведению вернувшихся эмигрантов в наибольшей степени подражали малообразованные. И это действительно внушает оптимизм. Вернувшиеся эмигранты не только привезли на родину новые нормы демократического участия, которым они обучились в богатых странах, но и стали катализатором изменений в среде малообразованных людей, до которых обычно труднее всего достучаться. Но не является ли Мали исключением? Точно такой же результат был получен в ходе совсем свежего исследования, проведенного в Молдавии. Кроме того, в новейших работах показывается, что свою роль играет и то, где именно мигранты ознакомились с иностранными политическими нормами. Чем лучше управляется и чем более демократично общество, принимающее мигрантов, тем более заметно заимствование демократических норм: Франция и США более эффективны в качестве рассадников демократии, чем Россия и Африка.

Эти свежие факты в какой-то мере дают нам материал для ответа на потенциально самый важный вопрос, связанный с миграцией. Несмотря на ту пользу, которую получают от нее сами мигранты, она сможет сыграть по-настоящему важную роль в борьбе с глобальной бедностью, если ускорит преобразования в родных странах мигрантов. В свою очередь, эти преобразования в принципе представляют собой политический и социальный, а не экономический процесс. Поэтому потенциальная способность миграции влиять на политический процесс в родных странах мигрантов действительно весьма важна. Данные исследования являются лишь первым шагом. Политические ценности входят составной частью в более обширный набор ценностей, связанных с отношениями между членами общества, который, как отмечалось в части 2, весьма различается между странами, принимающими миграцию, и странами, служащими ее источниками. В среднем социальные нормы богатых стран в большей степени способствуют процветанию, и потому в этом узком, но важном смысле слова их можно назвать более совершенными. В конце концов мигрантов манит перспектива более высокого дохода. Но можно ли сказать, что функциональные социальные нормы проникают в родные страны мигрантов точно так же, как нормы демократического политического участия? В новой работе, посвященной предпочтениям в плане фертильности, делается именно этот вывод. Желаемый размер семьи представляет собой одно из резких социальных различий между богатыми и бедными обществами. Опыт жизни в богатом обществе не только приводит к сокращению предпочтительного размера семьи у самих мигрантов, но и порождает аналогичные настроения у них на родине. Несомненно, для этого полезного процесса насаждения норм требуется, чтобы сами мигранты усваивали новые нормы благодаря достаточной интеграции в принимающее их общество.

Но даже если может показаться, что дурная власть вполне заслуженно подвергается нападкам со стороны недовольной диаспоры, не всякое давление, оказываемое диаспорой, приносит пользу. Собственно, власти нередко относятся к диаспорам как к рассаднику экстремистской политической оппозиции, подливающей топлива в огонь конфликта. Эти страхи не то чтобы являются совершенно необоснованными: непропорционально большую долю диаспоры составляют этнические меньшинства, подвергавшиеся гонениям на родине и не забывшие прежних обид. В худшем случае диаспора может в значительной мере утратить контакт с текущими реалиями в своей родной стране, но по-прежнему лелеять недовольство ситуацией прежних дней, выстраивая на нем уникальную идентичность в обществе, давшем ей прибежище. В такой ситуации диаспора зачастую оказывает финансовое и иное содействие самым экстремистским элементам в своей родной стране, усматривая в их действиях солидарность со своей мнимой идентичностью. Вопиющий пример такого явления представляет собой поддержка, оказываемая тамильской диаспорой в Северной Америке и Европе сепаратистскому движению тамилов на Шри-Ланке. При отсутствии этой поддержки положение шри-ланкийских тамилов наверняка было бы более терпимым. Существование надежного пристанища, дающего защиту от тиранической власти, тоже не всегда можно назвать однозначно полезным. Царский режим в дореволюционной России представлял собой воплощение дурного управления, но возвращение Ленина из безопасного убежища в Швейцарии прервало процесс, который, возможно, привел бы к установлению демократии. Также и возвращение аятоллы Хомейни из французской ссылки в Иран отнюдь не возвестило в этой стране эпоху радости и счастья. В то время как в подобных исключительных случаях власти испытывают справедливые страхи в отношении диаспоры, гораздо чаще политика давления на нее основывается главным образом на недовольстве ее успехами. Например, правительство такой страны, как Гаити, чья диаспора представляет собой огромный потенциальный актив, отказывает мигрантам в праве на двойное гражданство. Власти очень медленно осознают необходимость управлять этим активом так же осторожно, как и традиционными суверенными фондами. Диаспора обладает намного более высоким потенциалом: если для бедной страны не имеет особого смысла размещать за рубежом крупный финансовый капитал на условиях ничтожных процентных ставок, то она неизбежно будет обладать обширными зарубежными запасами человеческого капитала, и потому должна иметь планы по его разумному использованию.