— Если ты полетишь, куда они велят, нас всех убьют, — сказал я Патрику.

Он не поверил. Он просто не мог в это поверить. Он повернулся к Ярдману.

— Глупости, мой мальчик. Никого мы не убьем. Вы нас доставите, куда мы просим, мы выйдем, и вы сможете лететь куда хотите — совершенно свободно, — заявил тот.

— Патрик! — сказал я с отчаянием в голосе. — Возвращайся в Милан.

Билли приставил револьвер к моему боку.

— Сколько ты сможешь простоять спокойно? — спросил он с интересом в голосе.

Я хотел сказать: «Они убили Габриэллу», но Билли был начеку. Я успел произнести первые два слова, и он нажал на спуск. Все потонуло в грохоте. Я судорожно глотал воздух.

Когда я наконец открыл глаза, Патрик и Ярдман куда-то исчезли. Некоторое время я еще надеялся, что мы повернем, но Билли подул на ствол револьвера и рассмеялся, а когда самолет стал поворачивать, то это был поворот влево, а не на сто восемьдесят градусов. Когда он снова лег на курс, я поглядел в окно справа, откуда светило позднее дневное солнце, и вовсе не удивился. Мы летели на восток.

У Билли карман был набит патронами. Он сидел на частях бокса и снова заряжал револьвер. Пустые гильзы лежали рядом, слегка покачиваясь. Когда барабан был опять полон, он защелкнул его, перевел взгляд на меня, и в глазах его в который раз загорелась злоба.

— Вонючий граф! — фыркнул он.

«Все одно и то же, — устало думал я. — Старая пластинка».

Внезапно он вскочил на ноги и заговорил, распираемый дикой яростью:

— Я тебя сделаю.

— Что?

— Ты попросишь...

— Чего попрошу?

— Чего-нибудь. Неважно чего. Но ты у меня попросишь...

Я промолчал.

— Проси, гад! — свирепо процедил Билли.

Я уставился мимо него, словно его здесь и не было. «Поединки, — подумал я, — бывают не только боксерские».

— Ну ладно, — буркнул он. — Ты меня все равно попросишь. Никуда не денешься.

У меня не было сил сказать, что он этого не дождется.

На его лице снова появилась насмешливая ухмылка, лишенная былой самоуверенности, но от этого не менее зловещая. Он коротко кивнул и двинулся по проходу к носу самолета, где, я надеялся, он и останется в ближайшее время.

Солнечные лучи делались все короче. Машинально я попытался вычислить наш новый курс.

Как это всегда бывает с ожогами, боль от них со временем только усилилась. Если я правильно помню, пуля вылетает из ствола со скоростью около семисот футов в секунду и может пролететь пятьсот с лишним ярдов. При взрыве, посылающем пулю вперед, вылетают огонь, дым, газ, горящие частички пороха. В целом малоприятная и вовсе не стерильная смесь. Опаленные места жгло так, словно кто-то поставил на них горячий утюг и забыл его выключить.

После того как Билли ушел, примерно час я провел в одиночестве. Потом вдруг появился Альф. Он вышел из-за бокса, к которому я был привязан, и остановился, глядя на меня. В руке у него был пластмассовый стаканчик.

— Альф! — крикнул я. — Развяжи меня.

Бежать было некуда, но мне страшно хотелось хотя бы присесть. Однако Альф то ли не услышал, то ли не захотел услышать. Он взглянул на мои ожоги и, похоже, особо не впечатлился. Но все же что-то, видно, шевельнулось в темных глубинах его души, потому что он протянул мне стаканчик и спросил:

— Хотите кофе?

На стаканчике красным фломастером было написано: «Альф». Это написал Майк еще утром — тихим мирным утром, отделенным от теперешнего хаоса тысячелетиями. Я кивнул, боясь, что он выльет его на пол, как это сделал Билли, но он поднес стаканчик к моим губам и дал мне допить его до дна. Теплый, сладкий суррогат кофе. Лучший напиток в мире.

— Спасибо, — сказал я, на что он кивнул, изобразив некое подобие улыбки, и заковылял прочь. Не союзник. В лучшем случае не противник.

Я не имел возможности посмотреть на часы и мог лишь гадать, но так или иначе, с той поры, как мы повернули прошло часа два. Я потерял чувство направления, солнце село, и мы летели в сумерках. В салоне заметно похолодало. Мне бы очень не помешало заправить рубашку в брюки да и свитер оказался бы кстати, но, к счастью, лошади своим теплом не давали мне окончательно замерзнуть. Когда самолет был загружен лошадьми полностью, в салоне было тепло, как солнечным днем, и мы никогда не включали обогреватели. В нынешних обстоятельствах трудно было надеяться, что Патрик вспомнит про отопление.

Два часа полета. Мы повернули где-то над Альбенгой. Если мы по-прежнему летим на восток и ветер не переменился, то мы сейчас над Италией севернее Флоренции. Впереди была Адриатика, дальше Югославия. А еще дальше Румыния.

Впрочем, не один ли черт, куда мы летим? Конец будет один и тот же.

Я зашевелился, пытаясь найти удобное положение, и в тысячный раз подумал, как там сражается со смертью Габриэлла. Наверное, тамошние полицейские, подумал я, пытаясь отвлечься от мрачных предчувствий, недовольны, что я так и не появился. У них остался мой паспорт. Но раз я за ним не пришел, будет начато расследование, и, может, Габриэлла растолкует им, что я по неосторожности угодил в ловушку. Если выживет. Если только она выживет...

Самолет резко накренился влево. Я попытался определить угол поворота. Градусов на девяносто. Что за абсурд? Но если мы уже долетели до Адриатики, возможно, мы свернули на север. К Венеции. Или Триесту. Впрочем, это все игра воображения. Я мрачно думал о том, что окончательно заблудился.

Минут десять спустя шум двигателей изменился. Мы начали снижаться. Время на исходе. Что впереди? Надвигающаяся ночь и небытие?

Огни окаймляли нечто вроде посадочной полосы. Скорее всего, это включенные фары автомобилей. Самолет вильнул так круто, что я увидел их в окно. Затем он снова выровнял курс, сбросил скорость и наконец загрохотал колесами по не очень ровной поверхности. Трава — не асфальт и не бетон. Самолет сбавил скорость и остановился.

Затем на три долгие минуты наступили тишина и покой. Потом вспыхнули лампы в салоне. Кобылы в моем боксе стали лягаться. Другие ответили беспокойным ржанием. В закутке бортинженера послышался шум, потом по проходу двинулись люди, спотыкаясь о цепи.

Первым шел Патрик, за ним Билли. Он снова навинтил глушитель на револьвер. Патрик прошел через разобранный бокс и остановился на маленькой площадке возле двух туалетов. Он двигался так, словно инвалид на протезах или лунатик.

Билли остановился справа от меня.

— Повернись, пилот, — скомандовал он.

Патрик сначала повернулся корпусом и только потом переставил ноги. Он чуть не споткнулся и стоял, покачиваясь. Если раньше лицо у него было бледным, то теперь оно стало свинцово-серым. В его глазах был ужас, губы дрожали. Он посмотрел на меня с какой-то жуткой сосредоточенностью.