Я поблагодарил его за совет, обещал, что буду осторожнее, и тронулся дальше. Но как только я въехал в лес, мне подумалось, что если на нём и есть чары, то они должны быть добрыми, потому что тень, которая за последние дни стала ещё темнее и назойливее, внезапно исчезла. Я немедленно воспрял духом, приосанился и принялся с немалым удовлетворением размышлять о своём прошлом, и особенно о поединке с великанами, так что через несколько минут мне пришлось чуть ли не насильно напомнить себе, что я уложил лишь одного из них, а если бы не братья, то мне и в голову бы не пришло с ними сражаться — не говоря уже о том, чтобы вообразить себя способным одержать над ними победу. И всё равно я продолжал самодовольно радоваться, втайне причисляя себя к славным рыцарям прошлого. Моё высокомерие раздулось до таких невероятных размеров (мне стыдно даже вспоминать о тогдашних мыслях, и я пишу о них сейчас потому, что это единственная и самая горькая епитимья, какую я смог себе придумать), что я начал представлять себя рука об руку — поверите ли? — с самим сэром Галахадом!

Не успел я так подумать, как вдруг слева из чащи прямо на меня выехал блистательный рыцарь громадного роста. Латы его сверкали сами по себе, не нуждаясь в солнечных лучах. Он приблизился, и я с изумлением увидел, что его нагрудник был точной копией моего. Да что там! — и серебряный узор, и рыцарский герб точь–в–точь повторяли украшения на моих доспехах. Его конь удивительно походил на моего и мастью, и осанкой, и движениями, только, как и его всадник, был куда больше и свирепее. Забрало у рыцаря было поднято, и когда он остановился, преградив мне узкую тропу, в его сияющем панцире отразилось моё лицо, а над ним я увидел точно такое же лицо — его лицо! — только гораздо больше и безжалостнее на вид. Я не знал, что думать. Весь вид рыцаря вызывал у меня невольное восхищение, но одновременно мною овладело смутное убеждение, что передо мной — воплощение зла, с которым мне следует сразиться.

— Пропустите меня, — сказал я.

— Когда захочу, тогда и пропущу, — отозвался он.

«Поезжай прямо на него и пронзи его копьём! — пронеслось у меня в голове. — Иначе ты навсегда станешь его рабом!»

Я стал разворачивать коня и схватился было за копьё, но рука моя так тряслась, что я не смог удержать его. Я, победивший великана, дрожал перед этим рыцарем, как последний трус! Он громко и презрительно рассмеялся, так что смех его эхом прокатился по всему лесу, и повернул коня.

— Следуй за мной, — не оборачиваясь бросил он и поскакал прочь.

Оцепенев от стыда и позора, я повиновался. Долго ли я скакал за ним, не знаю. «Вот оно, подлинное несчастье, — думал я. — Лучше бы я ударил его, даже если ответный удар принёс бы мне гибель. Ведь и сейчас не поздно окрикнуть его, чтобы он развернулся и сразился со мной! Ну почему, почему я не могу этого сделать? А ведь не могу! Стоит ему лишь посмотреть на меня, и я сразу съёжусь, как побитая собака».

Я молча следовал за ним. Наконец мы добрались до мрачной квадратной башни, стоявшей прямо посреди густого леса; казалось, её хозяева не захотели срубить ни одного дерева, чтобы высвободить для неё место. Даже дверь была наискось перегорожена мощным стволом, росшим к ней так близко, что я еле протиснулся мимо него, чтобы войти. Единственным окном здесь служил грубый квадратный проём в высокой крыше. У башни не было ни каменного парапета, ни карнизов, ни причудливых башенок или зубчатых стен с бойницами.

Гладкие, ровные, массивные стены непрерывной линией поднимались от основания до крыши, чьи балки, слегка подымаясь вверх от четырёх углов, соединялись прямо посередине. Возле стен я заметил несколько кучек то ли ломаных сучьев, очищенных от коры и усохших, то ли смутно белеющих костей.

Когда мы подъехали к башне совсем близко, я заметил, что земля под копытами коней зазвучала как–то глухо. Рыцарь вытащил откуда–то огромный ключ, и, с трудом просунув руку за толстый ствол, отпер дверь.

— Слезай, — приказал он.

Я повиновался. Он развернул моего коня прочь от башни, плашмя ударил его мечом по боку, и бедное животное, не помня себя от страха, стремглав полетело по лесу, не разбирая дороги.

— А теперь входи, — произнёс он. — И прихвати с собой своего товарища.

Я обернулся. Ни рыцаря, ни его коня рядом не было, а позади меня лежала всё та же омерзительная тень. Больше мне ничего не оставалось делать, и я вошёл. Тень проскользнула за мною, и я вдруг с ужасом понял, что она и была тем самым грозным рыцарем. Дверь захлопнулась у меня за спиной, и я понял, что попался. Больше в башне никого не было: только тень и я.

Гладкие стены упирались прямо в кровлю, в которой, как я уже сказал, виднелось лишь одно–единственное жалкое отверстие. Больше окон тут не было. В тупом отчаянии я опустился на пол и, должно быть, заснул и заснул надолго, потому что, внезапно очнувшись, увидел, что в окошко на крыше заглядывает луна. Она поднималась, её лучи ползли по стене, подбираясь ко мне всё ближе. Наконец они коснулись моей головы, и в тот же миг стены башни растворились, как прозрачный туман. Я сидел под буковым деревом на опушке леса, а передо мной на многие мили простиралась широкая долина, усеянная домишками, замками и шпилями, поблёскивающими в лунном свете.

«Слава Богу! — обрадовался я. — Это был только сон! Жуткий каменный мешок исчез, я проснулся под буковым деревом — может быть, даже тем самым, что любит меня, — и могу идти, куда хочу!» Я поднялся, немного походил вокруг, наслаждаясь свободой, но всё время старался держаться поближе к буку, потому что всегда любил это дерево, а после встречи с буковой девой полюбил его ещё больше.

Ночь подходила к концу. Я ждал рассвета, чтобы отправиться в путь, но как только забрезжил первый свет, я увидел, что он струится не с далёкого горизонта, а из крохотного квадратного отверстия у меня над головой. Чем светлее становилось, тем чётче проступали вокруг меня каменные стены, пока дивная ночь окончательно не исчезла в утробе ненавистного дня. Медленно поползли тягучие часы. Моя тень чёрным пятном лежала на полу. Голода я не чувствовал, да и вообще не думал о еде. Наконец наступила ночь, и взошла луна. С замирающей надеждой я смотрел на её свет, медленно ползущий по стене, как, наверное, смотрел бы на спускающегося с небес ангела, летящего мне на помощь. Её луч коснулся моей головы, и я снова обрёл свободу.

С того дня я жил лишь ожиданием вечера и, наверное, умер бы от тоски, не будь у меня этого утешения. По ночам я радовался свободе, а утром возвращался в унылое одиночество. Однако вскоре луна уже не могла подыматься так высоко, её лучи уже не дотягивались до меня, и ночи стали такими же безрадостными, как и дневные часы. Только сны немного успокаивали меня, но даже во сне я неизменно помнил, что всего лишь сплю и вижу сон.

Время шло, и однажды ночью луна, от которой остался лишь бледный призрак, наконец–то дотянулась до меня слабеньким, тоненьким лучом. Я, должно быть, заснул, и мне приснилось, что осенним вечером, ещё до сбора урожая, я сижу на холме недалеко от нашего замка. Сердце моё подпрыгнуло от счастья.

Неужели я снова стал ребёнком, невинным, бесстрашным, не знающим ни похоти, ни стыда?! Я мигом спустился к замку. Все мои домашние были вне себя от страха: они лишь недавно обнаружили, что я пропал. Сёстры рыдали, думая, что навсегда потеряли меня, и когда я вошёл, со всех ног кинулись ко мне, принялись обнимать, бессвязно лепеча и плача от радости, а старые друзья обступили меня со всех сторон. Но тут на потолке старинной залы забрезжил сероватый свет, и очнувшись, я увидел, что это рассвет вползает в окошко моей башни.