Наконец подъем завершился, но шаман не позволил нам остановиться, он шел и шел вперед. Уже стемнело, и мы буквально падали с ног от усталости, когда он позволил нам сделать привал, а на следующее утро разбудил нас, едва рассвело.

А.В. хотела, прежде чем продолжить путь, рассмотреть подарок шамана, но он не позволил ей задержаться ни на минуту.

– После, после! – твердил он. – Однако нужно скорее идти! Нельзя терять время!

И мы шли, шли из последних сил.

Мы миновали ловушки дедов, прошли через мертвый лес. Уже снова темнело, но шаман не позволял нам останавливаться ни на минуту, словно какая-то сила подгоняла его.

Только когда мы вышли из мертвого леса, он пошел медленнее, словно в нем кончился завод, и очень скоро позволил нам устроиться на ночлег. Прежде чем лечь, шаман спросил, помним ли мы обратную дорогу до лагеря. А.В. заверила его, что отлично помнит, хотя и не понимает, какое это имеет значение – ведь он с нами и без проблем доведет нас до места, поскольку знает тайгу, как собственный чум.

– Однако хорошо, что ты помнишь! – проговорил шаман и тотчас же заснул.

А.В. хотела, наконец, рассмотреть его подарок, но было уже слишком темно, и она отложила это на утро.

Утром мы проснулись, когда стало уже совсем светло, и удивились, отчего шаман не разбудил нас. Еще больше мы удивились, когда увидели, что он все еще спит, с головой завернувшись в оленью шкуру. Таня попыталась разбудить его и с ужасом поняла, что он умер и уже даже остыл.

Вот отчего он так спешил вывести нас из опасного места! Вот почему он так торопился на обратном пути! Он чувствовал, что смерть стремительно догоняет его, идет за ним по пятам, и хотел закончить свое последнее дело на земле!

Мы похоронили старика под вековой лиственницей.

Прежде чем отправиться к лагерю, А.В. все же не удержалась и развернула его подарок – книгу, ради которой он пожертвовал самой своей жизнью.

Мы ожидали увидеть все, что угодно, – от какого-нибудь средневекового Евангелия до учебника по математике, случайно занесенного в эти глухие края ссыльным студентом или беглым каторжником. Но книга, которую мы увидели, не была ни на что похожа. Начать с того, что мы, сколько ни бились, не смогли понять, на каком языке она написана. Даже алфавит ее был нам совершенно незнаком – это была не кириллица, не латиница, не греческий алфавит, не ассирийская клинопись, не арабская вязь, не армянское или грузинское письмо. Вообще, хотя мы изучали этнографию и много знаем о языках народов мира, ничего подобного этому письму прежде нигде не встречали.

Таня предположила, что перед нами один из забытых вариантов малагасийского алфавита – письма, которым в Средние века пользовались коренные жители Мадагаскара, но А.В. доказала ей, что у этого алфавита нет характерных особенностей малагасийского письма и других родственных ему алфавитов.

Если даже оставить в стороне необычный алфавит, все в этой книге было странным – начиная от материала страниц, не похожего ни на бумагу, ни на пергамент, ни на другие известные материалы, и заканчивая удивительными иллюстрациями, на которых были изображены самые немыслимые создания и самые удивительные предметы, которые только встречали…

На этом месте дневник Ольги обрывался.

Надежда долго смотрела на тетрадь, осмысливая прочитанное. Она подумала бы, что это мистификация, если бы своими глазами не видела удивительную книгу, которую принесла из библиотеки. Все в этой книге соответствовало подарку шамана из Ольгиного дневника – и непонятный, ни на что не похожий алфавит, и странный материал страниц, и удивительные иллюстрации.

Теперь Надежда поняла, что искал тот человек, который убил Веру Сереброву и остальных женщин, поняла, что он требовал у самой Надежды, когда повторял – отдай ее!

Несомненно, он говорил об этой книге.

Оставался, конечно, вопрос – как книга попала в библиотеку, а потом – в сумку к Надежде, но ответ на этот вопрос, точнее, на эти два вопроса лежал на поверхности: Алиса Викторовна Горбоконь, которая посещала библиотеку, спрятала таинственную книгу там по старинному правилу – прятать подобное среди подобного, прятать лист в осеннем лесу и соломинку в стоге сена.

Почему она решила прятать книгу?

Должно быть, заметила, что за ней следят. Возможно, она знала того человека с бородкой, своего будущего убийцу, знала, насколько он опасен, и не хотела, чтобы эта книга ему досталась… А возможно, она узнала, что убили ее коллегу, Татьяну Илюшину, и поняла, что убил ее не случайный грабитель.

А потом… потом Вера Сереброва, в свою очередь, подсунула книгу Надежде, чтобы та вынесла ее из библиотеки.

Вот уж спасибо! Подсиропила старой подруге такую опасную вещь! Включила ее тем самым в смертельную цепочку…

Надежда устыдилась своих мыслей.

Ведь Верочки уже нет в живых, а о мертвых, как говорили римляне, можно говорить или хорошо, или ничего.

Однако сама она оказалась в весьма затруднительном и опасном положении…

Надежда снова достала злополучную книгу из шкафа и воззрилась на нее.

Вот что в этой книге такое важное, что из-за нее уже убили четырех женщин?

Кстати, напомнила себе Надежда, она пока знает только о трех жертвах таинственного убийцы – об Алисе Викторовне Горбоконь, Вере Серебровой и о Татьяне Илюшиной…

Но в полиции говорят, что всего жертв было четыре. Кто же четвертая? Точнее, первая…

Надо будет непременно это выяснить. Но для этого ей понадобится отыскать контакт в полиции, а соваться в полицию Надежде совершенно не хотелось.

Значит, пока нужно подумать над тем, что есть, а именно над загадочной книгой.

Книга, которую Надежда держала в руках, определенно была очень необычная. Необычным в ней было все – начиная с переплета и надписи на обложке. Переплет был удивительно твердый. Хотя на вид он был похож на кожаный, казался даже теплым на ощупь, и цвет имел благородный, зеленовато-коричневый, как многие старинные фолианты, но на его поверхности не было ни царапинки, ни малейшей потертости, какие волей-неволей появляются со временем на кожаных переплетах. То есть книга казалась бы совсем новой, если бы… если бы не была удивительно старой.

А ведь книга, несомненно, была очень старая. Надежде отчего-то показалось, что она была самой старой из всех книг на земле и, уж во всяком случае, самой старой из всех книг, какие она, Надежда, когда-нибудь держала в руках.

Далее, как и первый раз, Надежда убедилась, что не только не может прочитать надпись на обложке, но не может даже понять, на каком языке она сделана. Не может даже распознать алфавит. Не русский, не латинский, не греческий – вообще не похож ни на один алфавит, с которым Надежда когда-нибудь сталкивалась.