Несмотря на все это, мы поднялись на Piola-Anker за два длинных питча, потратив только 2 часа 45 минут. Чуть больше чем через два часа, мы пересекли траверсом острый гребень и пролезли два достаточно длинных питча на пути к вершине Aguja Saint-Exupery.

Из-за бесконечного трения по шероховатости гранита наша веревка была потерта и размочалена. Один из участков был настолько сильно поврежден, что мы в конце концов отрезали его, оставив себе только 38 метров годной веревки. Остальные 22 метра несли с собой, чтобы разрезать их на более мелкие куски и использовать в качестве петель для дюльфера. Это означало, что с нашим остатком от веревки мы могли делать только ничтожно короткие дюльферы по 19 метров максимум. Если бы не было так ветрено, мы могли бы использовать наш тонкий 80-метровый репшнур, чтобы сделать дюльфер длиннее. Мы попытались применить его, но он настолько запутался, что чуть не свел нас с ума, пока мы пытались развязать узлы. В конечном итоге мы свернули его, засунули в рюкзак и решили спускаться коротким, но более безопасным дюльфером на нашей 38–метровой веревке.

Томми спустился первым, занял позицию и закричал: «Я всё!» Я крикнул в ответ почти на 20 метров вниз: «Я знаю, вижу тебя прямо под собой». Чтобы сохранить снаряжение, я забрал с собой одну из точек страховки, которую мы соорудили с Томми из того, что было. Я спустился вниз дюльфером на единственной закладке, что было рискованно (если она выскочит – ты мертв). Я уже делал так несколько раз в разных местах. Все ради того, чтобы сберечь снаряжение на как можно большую длительность спуска.

На гребне между Rafael Juerez и Saint-Exupery мы поднимались simul-climbing на нашей 22–метровой веревке. Мы пытались сохранить длинную часть веревки для последующего восхождения, а 22 метров было достаточно для прохождения гребня. Я поднялся первым на небольшую башню высотой около пяти с половиной метров. Здесь не было места, чтобы установить точку страховки. Я сказал Томми немного откинуться назад, поднялся над башней и спустился дюльфером с другой стороны, используя вес своего тела. Затем, когда он добрался до башни, просто набросил петлю на небольшой выступ в виде рога наверху и спустился с другой стороны. Таким образом, каждый из нас был привязан к противоположному концу веревки, спускаясь дюльфером при помощи массы тела друг друга. По сути, у нас не было точек страховки, только этот небольшой естественный рог, на который можно накинуть веревку. Оказавшись внизу, мы хлесткой волной сбросили веревку вниз.

Это был действительно странный прием. Мы постоянно импровизировали, благодаря чему и могли двигаться быстро.

Дюльфер с южной стороны Saint-Exupery идет через главную стену. Здесь нам повезло. Несколько лет назад на этой стене случилась серьезная авария, и теперь она была покрыта мусором, оставшимся от крупной спасательной операции. Шлямбуры, стационарные веревки были разбросаны повсюду. Казалось, что на спуск нам потребовалось дюльферять бесчисленное количество раз по 19 метров. Мы кошмарно устали, но все-таки спустились вниз.

Был поздний вечер. В седловине, внизу перед последней башней Aguja de l’S, мы разбили наш четвертый лагерь. На этот раз Томми наконец получил пуховик, и ему было тепло. Я чувствовал себя хорошо, так как мы находились на относительно малой высоте. В ту ночь у нас было шесть часов стабильного сна. Настораживало то, что мы не чувствовали себя отдохнувшими утром. Мы были буквально истощены.

На пятый день ударили знаменитые ветры Патагонии, дувшие с запада нам в спину. Они были порывистыми и толкали вверх к Aguja de l’S, где нам пришлось выжидать и двигаться между порывами. Ветер, казалось, сбивал нас с ног. Мы все-таки перебрались через Aguja de l’S и спустились к леднику в 10:00. Это было огромным облегчением. Все, что нам оставалось сделать, – это выйти отсюда пешком. Единственная проблема заключалась в том, что окружающее представлялось мне в размытом виде. Должно быть, заработал себе незначительную снежную слепоту.

Мы еле тащились обратно в Эль-Чалтен долгих пять часов, пересекая ледник по глубокому снегу и грязи. Когда мы прошли ледник, то смогли снять всю влажную одежду. Хотя мы очень устали, я был дико счастлив. Позже другие альпинисты будут называть наше прохождение Fitz Traverse «продвинутым альпинизмом». Сам Роло Гариботти, человек немногословный и ставящий высокую планку, отдал нам должное в прессе: «Уважение, уважение и еще раз уважение».

Я не чувствовал, что совершил что-то продвинутое. Томми всегда был в хорошем настроении, мы прекрасно ладили. Это было похоже на веселый пятидневный поход с хорошим другом. Я был горд тем, что за весь траверс ни один из нас ни разу не сорвался. Мы преодолели 5,6 километра нашего путешествия с набором и потерей высоты в 3960 метров по техничным участкам на скалах, снегу и льду.

Первый альпинист, который приветствовал нас в Эль-Чалтен, сказал: «Мы уже начали беспокоиться за вас, ребята». Что-то было не так. Вскоре мы узнали новость. Всего двумя днями ранее довольно опытный 42–летний американский альпинист Чад Келлог погиб при спуске с Фиц Роя после восхождения по маршруту Supercanaleta. Во время дюльфера он вырвал огромный непрочный каменный блок, который ударил Чада по голове. Келлог умер мгновенно, находясь рядом со своим партнером Дженсом Холстеном. Холстену пришлось завершать длинный спуск в одиночку.

Томми знал Чада больше, а я был едва знаком с этим парнем. Трагедия глубоко поразила Томми. Позже он писал в Alpinist:

Мы можем сказать себе, что сводим к минимуму все опасности. Ставим себе цели, на пути к которым, как нам кажется, сможем выжить. Алекс может рассчитать при подъеме без веревки каждое движение с точностью до шага. Я решаю использовать веревку. Мы можем стремиться в своем лазанье как к спортивным целям, так и к поиску просветления. Однако правда в том, что такой несчастный случай мог бы произойти с любым из нас. На протяжении нескольких следующих дней утренняя тишина в Эль-Чалтен, казалось, тяготила наше небольшое сообщество альпинистов. Люди бродили по улицам, словно не зная, что сказать. Каждую ночь мы по-прежнему собирались за деревенским столом под приглушенным светом в La Senyera и пили красное вино. Постепенно смех вернулся. Когда же мы заговариваем о своих восхождениях, то говорим об этом с опущенными вниз головами, а наши голоса звучат тихо. Ночь, кажется, давит на окна, а ветер качает дверь.

Казалось также, что смерть Келлога заставила Томми пересмотреть свои взгляды на экстремальное скалолазание. Ему было 35 лет, во время траверса Томми часто думал о Бекке и Фице, которые ждали его возвращения. Он закончил эссе для Alpinist такими словами:

С одной стороны, я еще ребенок, удивляющийся миру и продолжающий погоню за мечтой о далеких вершинах. Но я также и отец, а это значит, что мне теперь нельзя умирать.

Отец Томми Колдвелла Майк – также серьезный скалолаз. Он учил своего сына многим уловкам в тред-лазаньи, когда тот был еще совсем молод (Томми было три года, когда он начал лазать). Несколько лет назад Томми сказал мне, что около 25 близких знакомых его отца погибли во время лазанья. Теперь, когда Томми перевалило за 30, у него был свой мрачный список друзей, погибших в горах или на скалах. Помимо этого он перенес кошмар с похищением повстанцами в Киргизии. Тогда он столкнулся с реальной опасностью быть убитым.