— Наверное, она еще слишком молода, — произнесла я.

Казалось, это произвело на Хелен должное впечатление, и ледяная глыба, появившаяся у меня в желудке при мысли о том, что этими словами я предала Марго, что я рассказала новенькой чужую тайну, растаяла.

Когда позже Марго позвонила, чтобы узнать, как я себя чувствую, я ничего не сказала ей о своей посетительнице.

Всё решили одни-единственные праздники. Марго пришлось пропустить всего неделю в конце четверти, потому что при таком раскладе ее родители могли снять коттедж подешевле, но этого оказалось вполне достаточно. Я махала Марго на прощание, стоя на крыльце Хелен — наши силуэты были видны на фоне падающего из двери света, — пока она брела по подъездной дорожке, усердно поворачивая голову через каждую пару шагов, чтобы убедиться, что мы всё еще смотрим ей вслед. В тот вечер ей надо было пораньше вернуться домой, чтобы упаковать чемоданы, — на следующее утро они собирались уехать чуть свет.

При расставании Марго выглядела обеспокоенной — она не отрываясь смотрела нам в глаза, требуя, чтобы мы писали ей, пока ее не будет. Эта ее постоянная тревога вкупе с застенчивостью и почти патологическим желанием знать, что происходит в ее отсутствие, наполнили ее жизнь после появления Хелен отчаянием, но только сейчас я наконец поняла, насколько это отчаяние, тяжелое и привязчивое, стало ее неотъемлемой частью.

Когда в конце подъездной дорожки она свернула за угол и скрылась из виду, Хелен повернулась ко мне, и на ее губах медленно появилась улыбка.

— Ну что ж, — сказала она, — может быть, теперь мы действительно повеселимся? Позвони своей матери и скажи ей, что ты остаешься ночевать у меня.

До этого вечера я никогда не напивалась — да и в тот день я была не очень пьяна, по крайней мере, не по взрослым стандартам, — но мне казалось, что я по-настоящему захмелела от того, что в тот вечер предложила мне Хелен. С помощью старой косметички ее сестры мы по-взрослому разрисовали наши еще по-детски припухлые физиономии — Хелен нанесла на мои веки серебряную подводку для глаз, которая по бокам раздваивалась, превращаясь в молнии, и подвела мои губы матовой бордовой помадой. Из ящика она выудила ярко-красный шелковый лифчик и показала мне, как, набив его чашечки туалетной бумагой, можно получить два идеальных полушария с вываливающимися бугорками плоти.

Со словами «я это конфискую!» Хелен вынула из моих волос заколку, больше подходящую училке, и накрутила мои волосы перед зеркалом, которое в ее спальне стояло прислоненным к стенке. В нем я могла видеть и себя, и ее, пока она занималась этим. Себя в этом отражении я не узнала — даже Марго понадобилось бы несколько мгновений, чтобы определить, что же это за надутое существо, — но при этом чувствовала себя гораздо комфортнее, чем когда-либо. Почему я никогда раньше не видела эту девушку? Это Хелен умудрилась извлечь ее на поверхность.

Мы попробовали все напитки в баре ее родителей — он располагался в центре дубового книжного шкафа. Когда опускалась крышка, перед вами во всей своей красе представала батарея бутылок. Мы прослушали все музыкальные подборки, записанные друг для друга, и потанцевали под них на диванах. После этого отправились на автобусную остановку, чтобы поехать в клуб, о существовании которого я не подозревала, а Хелен была уверена, что нас туда пустят.

Там мы еще потанцевали, отхлебывая из липких бутылок, содержавших какой-то лимонный алкоголь с газом, от которого сильно пахло вкусовыми добавками. Когда загорелись уличные фонари, мы вышли на улицу и Хелен нашла нам такси, пока я выдыхала клубы пара в усыпанное звездами небо и размышляла о том, что все это — начало совершенно новой для меня жизни.

Думала ли я тогда о Марго? Нет, о ней я вспомнила только на следующее утро, когда с трудом оторвала свою голову от подушки в двуспальной кровати Хелен. Мое сознание вновь заработало, и я почувствовала жуткую жажду. У нас с Марго были односпальные кровати, так что, когда мы оставались друг у друга, нам приходилось спать валетом. А в то утро я проснулась рядом с Хелен, как будто была ее женой.

Я проснулась взрослой и с нетерпением ждала продолжения банкета.

У Марго не было никаких шансов.

Вернувшись в школу с отдыха, она рассказала, что в Нормандии шел дождь и она все время просидела в доме. Быстро прочитав все захваченные с собой книги, Марго истратила все деньги, положенные на телефон, посылая мне бесчисленные сообщения. Хелен она тоже не забывала. С тех пор я бессчетное количество раз думала, чем все могло бы закончиться, если б социальные сети и групповые чаты существовали уже тогда.

Она писала, потому что изо всех сил старалась, чтобы мы ее не забыли, — задавала вопросы, ответы на которые давно знала, высказывала глубокомысленные суждения по поводу ничего не значащих вещей. Даже придумывала истории о своей семье, которые, по ее мнению, могли нас заинтересовать, — но деньги кончились, а с ними закончились и наши ответы.

К тому времени, когда Марго вернулась домой, мы с Хелен изменились — возможно, эти изменения были ничтожными и незаметными для окружающих, но они стали необратимыми. И обычные шуточки Марго, которые в былое время вызывали смех, теперь произносились ею как в вату. Мы вздыхали, прежде чем ответить на ее вопросы. Когда она начинала говорить, ее старая подруга и подруга новая обменивались взглядами; и чем больше она старалась казаться таинственной и интригующей, тем больше раздражала, и мы теряли к ней всякий интерес.

Когда Марго вернулась с этих своих каникул, я все рассказала ей о нашем загуле — это было в тот редкий теперь момент, когда мы остались наедине. Хелен в это время лежала с широко открытым ртом в зубоврачебном кресле в кабинете отца Марго. А его дочь лежала, положив голову мне на колени, и я выщипывала ее и без того идеальные брови, превращая их в пару модных в том сезоне «головастиков» — в этом положении я хорошо видела, как ее холодноватые голубые глаза потемнели от беспокойства.

— Как ты могла решиться на такое? А маме ты что сказала? А что, если б кто-то засек, что ты пьешь?

Я следила за тем, как ее осторожный разум воздвигает всевозможные препятствия на пути к веселью — те самые препятствия, которые я с удовольствием разрушила вместе с Хелен. И тогда я поняла, что выросла из наших с Марго отношений.

Но пока все выглядело так, будто между нами ничего не произошло — пока оно действительно не произошло.

На одной из переменок Марго заметила, что я слушаю подписанную от руки пленку, которую Хелен для нее не скопировала. Это были песни, которые мы слушали в ту нашу ночь. В тот день мы не стали дожидаться Марго у ворот, а когда она в одиночестве появилась в «Пепперкорне», передо мной стоял мятный чай.

Теперь, как мать умершего ребенка, я понимаю, что жестокость жизни хуже всего тогда, когда она беспричинна. Когда ее невозможно объяснить, пытаясь найти логическую связь между причиной и следствием. Когда умер Джек, я часто задавалась вопросом, не наказание ли это за все то дурное, что я совершила. Чарльз совершенно справедливо велел мне забыть об этих предрассудках.