Коллекция слегка растрепанных журналов, принадлежавшая Марго, была собрана из тех изданий, что лежали на столиках в комнате ожидания перед кабинетом ее отца-дантиста. Она вполне успешно соперничала с коллекцией Хелен, и мы часто рассматривали их, лежа на лоскутном одеяле, ворсистом голубом ковре или сидя на кресле-мешке в форме бургера, притворяясь умудренными опытом дамами. Хелен хотела стать барристером[27]; я мечтала о том, чтобы стать галеристом — просто поскольку мне казалось, что это звучит изысканно. Марго же сказала, что хочет писать о людях более интересных, чем те, с которыми ей довелось встретиться в жизни — имени Хелен она при этом не назвала.

Во время таких посиделок Марго обычно вынимала заколки из моих волос и пыталась придать им новые формы, следуя инструкциям Хелен. Однажды я стала красить ногти Марго в то же самое время, когда она красила мои — как и всегда, наши руки переплелись, составив знак инь и ян. Какое-то время Хелен следила за нами, а потом предложила сделать то же самое втроем. Закончилось все тем, что костяшки наших пальцев были покрыты пятнами лака исчерна-красной расцветки. Вся разница между мной и Марго заключалась в том, что мне это показалось смешным.

Времена года сменялись с калейдоскопической быстротой. В один прекрасный день мы вдруг заметили, что на дворе царит весна, а мы все трое стали просто неразлучными. Мы вместе хулиганили, менялись одеждой и записывали друг для друга кассеты — при этом никогда не забывали сделать еще одну, лишнюю, копию, чтобы слушать музыку всем вместе.

Я предпочитала порывистые гитарные аккорды, Марго — популярную музыку, под которую мы могли танцевать. Хелен, чья старшая сестра училась за границей в Марселе, выбирала французские песни, которые мы пытались петь, копируя звучание французских слов. Лично мне эти мелодии не нравились, но я чувствовала, что не в них главная ценность этих песен. Много лет спустя, когда на одном из наших первых свиданий Чарльз небрежно заговорил о них, я была рада, что уже слышала что-то об «Эм-си Солаар»[28]. И только тогда поняла, что приобщение к мировой культуре может иногда быть совершенно случайным и достаточно бесцеремонным.

Я уже успела забыть, что Хелен новенькая и для нас человек малознакомый, когда заболела и несколько дней не ходила в школу, а Марго и Хелен продолжали посещать кафе без меня. Марго я знала достаточно хорошо, чтобы понять, что ей во время этих посещений было некомфортно без меня, моей постоянной поддержки — я, со своей стороны, хотела быть ее защитницей, ощущая при этом небольшое превосходство.

Марго так никогда и не смогла понять, что для нее идеальная цифра — 3. Втроем можно было как-то ослабить ее внутреннее напряжение, втроем можно было разговорить ее так, что она даже могла показаться болтливой. В компании из троих она могла расцвести, но я знала, как отчаянно ей хочется, чтобы нас опять оказалось двое. А я в это время поняла, что мне нравится, как Хелен смогла вписаться в эти закрытые отношения, связывавшие нас с Марго.

В Хелен я обнаружила безрассудство, которым всегда хотела обладать, боясь при этом совершать безрассудные поступки в одиночестве. Марго предпочитала покой и безопасность, тепло и уют, а я хотела испытывать дрожь от принимаемых судьбоносных решений, хотела подставлять лицо штормовому ветру, проживая жизнь на самой грани… Так вот, Хелен, кажется, никогда не боялась рискнуть.

В тот день, когда я заболела, их беседа должна была быть более напряженной, чем всегда, — в этом я была уверена. Я размышляла об этом, лежа на диване, укрытая пледом, связанным бабушкой, и слушая бормотание телевизора где-то на заднем плане. Марго без меня будет молчаливой и застенчивой, не зная, что сказать. И чем больше она будет стараться что-то придумать, тем сложнее ей будет чем-то заинтересовать Хелен. Наша тройственная дружба основывалась на том, что я выступала в качестве переводчика, чтобы Марго могла понять, что имеет в виду Хелен, и ответить ей. А если уж говорить о Хелен, то я ей нравилась, а Марго она воспринимала как никому не нужный, но неотъемлемый элемент.

Когда через час в дверь позвонили, я уже знала, что это Хелен — еще до того, как Ма проводила ее в гостиную. Ее рюкзак упал на пол, она сняла пиджак и плюхнулась в кресло напротив меня.

— Я сказала Марго, что мне надо помочь маме по дому, — начала Хелен, глядя мне прямо в глаза, как будто пыталась прочесть мысли, крутившиеся у меня в голове. — И вообще, у нас не нашлось темы для беседы…

Она уставилась на потертый манжет своего школьного свитера, а я заерзала на подушках. Мне не давало покоя то, каким ребенком я должна показаться ей в этой своей клетчатой пижаме, с грязными волосами, бледной физиономией и запахом немытого тела.

Тут мне пришло в голову, что Хелен, навестив меня во время болезни, поступила как взрослая женщина. Наверное, так поступают все взрослые женщины, которые беспокоятся друг о друге — я имела в виду тех, что живут в квартирах в зданиях из стекла и бетона с балконами и цветами в горшках. Они заходят друг к другу, предлагая купить что-то в магазине или прибраться — такое внимание и забота являются неотъемлемой частью независимой взрослой жизни. Мы же с Марго еще находились на той стадии, когда матери звонили в школу и объясняли наше отсутствие, а мы довольствовались тем, что увидим друг друга на следующий день. Хелен выглядела гораздо более самостоятельной, чем мы, и это произвело на меня большое впечатление.

— Марго смешная, правда? — Хотя все внимание Хелен, казалось, было сосредоточено на торчащих нитках ее свитера, в голосе слышалось ожидание моей реакции. И я поняла, что она хочет заставить меня сказать что-то предательское по отношению к Марго.

А я хорошо знала, как Марго, должно быть, была рада, что их встреча закончилась так быстро, и что она будет в отчаянии, узнав, что Хелен свернула ее только для того, чтобы прийти ко мне.

— Она иногда здорово нервничает…

Я попыталась защитить свою лучшую подругу, хотя мне этого не сильно хотелось. Я представила себе, как Хелен врет без зазрения совести, а потом поспешно уходит, чтобы не пропустить автобус до моего дома. А Марго отправилась бы прямо домой — ничего другого ей просто не могло прийти в голову. И в этот момент мне показалось, что Хелен действительно обо мне беспокоится, что для нее это не хиханьки-хаханьки, что она абсолютно серьезна, а не шутит и не притворяется.

Я небрежно пожала плечами в надежде на то, что этот жест отвлечет ее внимание от моих хвостиков и пижамы, от пустой суповой тарелки на подносе, который Ма принесла во время ланча, от детских программ на экране телевизора, работающего с выключенным звуком. И сказала то, что, по моему мнению, сказала бы, если б мы сейчас сидели за хромированной барной стойкой, скрестив под ней ноги без обуви, уставшие после трудового дня, и пальцами снимая оливки с зубочисток, торчащих из напоминающих вазы бокалов…