Нет, неверно, простите меня за это слово – «глупее» звучит как-то уничижительно. Скорее, ты просто ей меньше веришь, это отталкивает. А она все больше и больше хорохорится, наскакивает на тебя, как боевой петух, так и норовит клюнуть. Клюнет – отходит на задний план, стоит, довольная, осматривает себя со стороны, искоса смотрит на меня – получилось укусить, не получилось. Нет, не получилось. И все по новой. И все агрессивнее, все злее. «А ты чем лучше, ты кто такой? Ты что из себя представляешь?»

Словно слепой слепок с героя известного шукшинского рассказа «Срезал»…

А ведь хороша тогда, когда не хочет казаться, когда естественна, когда мила и проста.

И поди ей докажи, что наскоками петушиными своего не добьешься.

Нет, не докажешь.

Представляя орхидею…

Говорил мне приятель-психолог: «Ты, главное, не психуй, олух, а как только одолеют тебя больные мысли, представь какой-нибудь цветок, например, орхидею, белую, белее, чем лучистый снег, представь ее подробно, в деталях всех, не торопись никуда, и тогда произойдет эффект замещения, твои печали уйдут в никуда».

Да, я смеялся над этой идеей: отмахиваться от мыслей одной орхидеей, как ракеткой отмахиваться от летящего, как пуля, мяча? Скорее, мне ударит в голову моча, скорее, зацветет по весне лопата, скорее, удастся излечить социопата, глухого к чужому несчастью и боли…

…Но психолог настаивал: «Ты бы не торопился, что ли, а вначале попробовал бы, а потом смеялся».

…День проходил, ночью сменялся, а меня установка новая вела, и в воображение орхидея цвела, она покачивалась на стебле, белела, и душа моя, как прежде, уже не болела, не требовала, как прежде, мщения и мщения.

…Так проходил процесс замещения, так в конце концов я прощался с той, что причинила мне боль, портила кровь…

Здесь приличествует, наверное, слово «любовь», если любовь ассоциируется с пустотой.

Сумерки

Медленно темнеет.

Интересно наблюдать, как свет, скукоживаясь, уступает место легким сиреневым сумеркам.

Кажется, что свет истончается, сворачивается, уходит, сопровождаемый густым томительным звучанием саксофона и серебристой россыпью клавишных.

Люди, идущие по улице, еще видны, но постепенно их очертания расплываются – так бывает, когда снимаешь очки с сильной диоптрией, и все вокруг плывет, двоится, теряя первичный смысл.

Иногда, право, хочется, чтобы и собственная жизнь вдруг поменяла этот, уже установившийся смысл и, как свет уступает место загадочным сумеркам, уступила бы новым обстоятельствам, потекла по другому руслу, свернула бы с известного маршрута и, меняя ориентиры, вознесла бы к вершинам, «на которых еще не бывал»…

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто твой враг…

…Кто-то говорит, что друг познается в беде.

Кто-то утверждает, напротив, что друг познается в радости.

А я думаю, что друг вообще никогда не познается.

(Своя свои не познаша…)

«Цвел юноша вечор, а нынче…» – вчера друг помог тебе в беде, а сегодня предал в радости; вчера он разделил с тобой радость, а сегодня послал тебя подальше с твоей бедой.

Человеческая природа – непостижима, и если твой близкий друг увел у тебя твою любимую женщину, а близкий тебе человек не выручил тебя в трудную минуту, посчитав, что слово «выручка» относится исключительно к экономической стороне жизни, то, наверное, этот феномен действительно необъясним.

А стало быть, и дружбы настоящей нет, а есть только объединение интересов до поры до времени, и прав «пылкий юноша» Полежаев, некогда заметивший:

Любовь и дружба – пара слов,

А жалость – мщение врагов.

Одно под солнцем есть добро

Неочиненное перо.

Да и то: очень часто перо – в бок или под ребро.

Чтобы не забывали.

Назову ее Викой…

Мне часто снятся сны.

В сны иногда приходит Ира Макарова.

Иногда под своим именем, иногда – под чужим, иногда – безымянная.

Но и в безымянной или в той, что я нарекаю каким-то другим именем, проступают ее черты, как после реставрации, после снятия слоя, освобождается истинное полотно, которое было спрятано, зашифровано более поздним наслоением.

А недавно я увидел не просто сон, а фантазию, в которой почему-то фигурировал Париж. И женщину, которая шла рядом со мной, я почему-то называл Викой. Но разве это была не Ира?

Справиться с этим огнём…

Но есть сильней очарованья:

Глаза, потупленные ниц

В минуты страстного лобзанья,

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Ф. Тютчев

…Свернув с площади Пале-Рояль и оказавшись на шумной, фешенебельной Фобур Сент-Оноре, мы прошли мимо церкви Успения, увидели дом шаловливой Шанель, рынок, успели прогуляться по Вандомской площади и обойти Вандомскую колонну, а вот в отель «Ритц» заглядывать не стали, ушли в какой-то проулок и решили попить кофе.

По дороге Вика нередко останавливалась, доставала свой блокнотик и делала какие-то зарисовки.

– Знаешь, – сказал я, когда мы уже сидели в кафе в ожидании заказа, – а Париж тебе идет…

– Больше, чем Брянск? – осведомилась Вика, глядя на меня своими огромными черными глазами.

– Шумел сурово брянский лес… – ни к селу ни к городу пробурчал я.

– Это ты у меня суровый! – Вика коснулась моей руки.

– Я у тебя, ты у меня, а вместе мы в Париже. А официанта, судя по всему, надо ждать долго. Они здесь особо не торопятся.

– А мы разве куда-то спешим? – Вика тряхнула головой.

…Если бы я хотел определить свое ощущение от Вики одним словом, то я, наверное, прибег бы к такому понятию, как изыск.

Причем изыск был для нее естествен, он был растворен у нее в крови, как и пламя страсти, которым она опаляла каждого, кто попадал в поле ее притяжения.

Но Вика относилась к тем редким женщинам, кто не видел в собственном магнетизме никакой корысти; полет чувства, чары чувственности интересовали ее куда больше, чем возможные от них дивиденды. И то: единственным дивидендом Вика полагала наслаждение – наслаждение жизнью, наслаждение страстью, наслаждение живописью, наслаждение литературой, наслаждение путешествиями; она все делала с наслаждением, и в этом заключался ее талант, горячий, как бьющий из-под земли термальный источник.

Короткая стильная прическа делала ее похожей на юную Ахматову – такой же профиль, такой же поворот головы, такой же пронзительный взор, такой же странный, манящий, чарующий сплав религиозного и эротического, когда за нарочитой грубоватостью, чуть ли не аскетичной внешностью скрывается страсть, когда введенный в