Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раны стрелой очень опасны, потому что каждое движение наносит дополнительные внутренние повреждения. Тело не может излечиться, пока острый наконечник рвет ткани изнутри.
Делаю глубокий вдох, кладу пальцы вокруг раны и слегка надавливаю. Больно так, что перехватывает дыхание и я едва не падаю в обморок. Но, кажется, кость не задета.
Перевожу дух, собираюсь с силами и, взяв нож, делаю разрез глубиной примерно в дюйм. Боль невыносимая, я хватаю ртом воздух, но запускаю пальцы в рану и вытягиваю наконечник. Обильно хлещет кровь, ее пугающе много. Зажимаю разрез ладонью, пытаясь остановить кровотечение.
Какое-то время нет сил даже пошевелиться, и я просто сижу на краю ванны.
– Джуд? – Это Виви открывает дверь. Смотрит на меня, потом в ванну. Ее кошачьи глаза широко раскрываются.
Трясу головой:
– Никому не говори.
– Ты истекаешь кровью, – возражает она.
– Дай мне… – начинаю и умолкаю, поняв, что рану нужно зашить, о чем я раньше не подумала. Кажется, не в таком уж я порядке. Шок начинает проходить. – Мне нужна игла и нить – не тонкая, для вышивки шелком. И тряпка, чтобы наложить на рану.
Виви мрачно смотрит на нож у меня в руке и на свежую рану.
– Ты сама это сделала?
На секунду ее слова выводят меня из полуобморочного состояния.
– Да, я сама засадила себе стрелу.
– Ладно, ладно. – Она передает мне рубашку с кровати и выходит из комнаты. Прижимаю ткань к ране, надеясь замедлить кровотечение.
Виви возвращается, в руках у нее игла и белая нитка. Нить недолго останется белой.
– Хорошо, – говорю я. – Будешь шить или держать?
– Держать, – отвечает Виви и смотрит так, словно жалеет, что выбор такой небольшой. – Тебе не кажется, что лучше позвать Тарин?
– Ночью, накануне свадьбы? Точно нет. – Пробую вставить нитку в иголку, но руки так дрожат, что это оказывается непросто. – Так, теперь сведи края раны вместе.
Виви опускается на колени и, морщась, выполняет поручение. Я задыхаюсь от боли и стараюсь не потерять сознание. Всего несколько минут, и можно будет сесть, перевести дыхание и расслабиться, обещаю я себе. Всего несколько минут, и все будет в порядке, словно ничего и не случилось.
Стежок. Больно. Больно, больно, опять больно. Закончив, смываю кровь водой, отрываю чистый кусок от рубашки и перевязываю ногу.
Виви подходит ближе:
– Встать сможешь?
– Через минуту, – качаю я головой.
– Как насчет Мадока? – спрашивает она. – Мы можем сказать…
– Никому, – говорю я и, взявшись за край, переношу ногу в ванну. Едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.
Виви открывает кран, льется вода, я смываю остатки крови.
– У тебя одежда промокла, – говорит она озабоченно.
– Дай мне какое-нибудь платье. Поищи, что выбросить не жалко.
Собравшись с духом, хромаю к креслу и падаю в него. Потом стаскиваю с себя куртку и рубашку. Сижу по пояс голая, из-за боли не могу пошевелиться.
Виви тащит платье – такое старое, что Тарин решила не приносить его мне, – собирает ткань, чтобы я могла надеть через голову, и продевает мои руки в рукава, словно я ребенок. Потом осторожно снимает с меня сапоги и то, что осталось от штанов.
– Можешь лечь. Отдохни. Мы с Хизер отвлечем Тарин.
– Со мной все будет хорошо, – отмахиваюсь я.
– Я просто говорю, что тебе больше ничего не нужно делать. – Виви смотрит так, словно вспоминает мои опасения по поводу их приезда сюда. – Кто это сделал?
– Семеро всадников – возможно, рыцари. Но кто на самом деле стоял за нападением? Не знаю.
Виви тяжело вздыхает:
– Джуд, возвращайся со мной в мир смертных. Так не должно быть. Это ненормально.
Я поднимаюсь с кресла. Лучше пойду на раненой ноге, чем такое слушать.
– Что было бы, если бы я к тебе не зашла? – требовательно спрашивает она.
Теперь, когда я встала, нужно двигаться, чтобы не упасть. Направляюсь к двери.
– Не знаю, – отвечаю я. – Но я знаю вот что. Опасность может настичь меня и в мире смертных. Оставаясь здесь, я уверена, что вы с Оуком там находитесь под присмотром. Слушай, я понимаю: ты считаешь, что я занимаюсь глупостями. Но не делай вид, что эти глупости бесполезны.
– Я не то имела в виду, – возражает она, но я уже в коридоре. Дергаю дверь в комнату Тарин и вижу, что они с Хизер хохочут над чем-то. Когда мы входим, девушки перестают смеяться.
– Джуд? – обращается ко мне Тарин.
– Упала с лошади, – поясняю я, и Виви не опровергает. – О чем разговаривали?
Тарин возбуждена, бегает по комнате, трогает платье из газа, которое наденет завтра, поднимает венок из зелени, выращенной в садах гоблинов, – она останется свежей, как в тот момент, когда ее сорвали.
Вспоминаю, что серьги, купленные для Тарин, пропали, потеряны с остальной поклажей. Валяются где-то в подлеске, в листве.
Слуги приносят вино и кексы, я слизываю сладкую глазурь и пропускаю беседу мимо ушей. Боль в ноге раздражает, но еще больше раздражает воспоминание о смехе всадников, о том, как они сгрудились под деревом. Воспоминание о ране, об испуге и о том, как я почувствовала себя совсем одинокой.
Наутро, в день свадьбы Тарин, я просыпаюсь и чувствую себя, как в детстве. Словно очнулась в своей постели после крепкого сна и в первый момент не то что не пойму, где нахожусь, – не могу вспомнить, кто я. Несколько мгновений щурюсь на полуполуденное солнце и думаю, что я – любящая дочка Мадока, мечтающая о том, чтобы стать рыцарем Двора. А потом память о последнем полугодии возвращается ко мне, как уже знакомый привкус яда во рту.
Как боль от неряшливо зашитой раны.
Поднимаюсь и разматываю повязку, чтобы взглянуть на нее. Рана распухла и выглядит безобразно, стежки сделаны кое-как. И нога одеревенела.
В комнату, запоздало стукнув в дверь, входит Гнарбон, здоровенный слуга с длинными ушами и хвостом. Он принес поднос с завтраком. Быстро накидываю одеяло на нижнюю часть тела.
Гнарбон без комментариев ставит поднос и шаркает в ванную. Слышу шум воды, по комнате идет аромат растений, которые он крошит в ванну.
Сижу и жду, когда он уйдет.
Можно было сказать ему, что я ранена. Это совсем не сложно. Если бы я попросила Гнарбона послать за военным хирургом, он бы так и сделал. Конечно, он рассказал бы Ориане и Мадоку. И ногу бы мне зашили, как положено, и уберегли бы от инфекции.
Даже если всадников послал Мадок, он позаботится обо мне, я это знаю. Галантность прежде всего. Но он воспринял бы это как проявление слабости. Мне пришлось бы признать, что я в нем нуждаюсь, что он победил. Что я вернулась домой навсегда.