Отводит взгляд. Не мигая, смотрит в окно, давая себе время успокоиться. На улице второй день щедро сеет снег. Наметает сугробы, скрадывая мрачную городскую серость.

Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Глаза расширяются, в попытках зафиксировать способность визуального восприятия. Зубы яростно впиваются во внутреннюю слизистую губ. Ноздри жестко раздуваются, втягивая кислород, которого, по какой-то долбаной причине, становится катастрофически мало.

Его, вероятно, сжигает безнадежное и дикое чувство, выпускать которое он теперь не имеет права.

— С тобой я была настоящей! Об Йигите даже не думала. Пойми, пожалуйста… Поверь. Я была настоящей! Жила только нашими моментами. От встречи до встречи… Только ты был для меня важен.

— Если бы это было так, Яна, ты бы сделала выбор в мою пользу. Ты бы прислушалась ко мне, как к человеку. Ты бы мне все рассказала. И мы бы вместе нашли решение.

А теперь он должен от нее избавиться. Вычеркнуть. Вырезать. Вытравить. Убрать в подсознание все воспоминания, все мелочи, которые хоть как-то с ней связаны и могут спровоцировать колебания, пошатнуть его стойкость. А они, как назло, именно сейчас яркими пятнами мельтешат перед глазами, забивая грудь беспощадными эмоциями.

Двигаясь по инерции, берет со столика сигареты и зажигалку. Дергает на себя стеклянную дверь и выходит на лоджию. Сжимая губы, вдыхает через нос острый, обжигающий колючим морозом горло воздух.

Янка выбегает следом. Хватает за руку, а Рагнарина отбрасывает назад, словно кто-то впечатывает ему в грудь кулак.

Тело сбоит, теряя равновесие. Подожженная сигарета выпадает из рук и летит на пол.

— Денис… Пожалуйста, послушай же ты меня… Пожалуйста, пойми…

Даже ее голос вспаривает грудину, словно острое лезвие.

Пространство начинает раскачиваться и вращаться. Перед глазами все плывет.

Сжимая челюсти, знает, что выглядит холодным и непреступным. Северным, мать вашу. Но внутри-то горит. Выжигает болью. Особенно, когда она прикасается. Смотрит в глаза с неприкрытой мольбой.

Солью на раны осыпаются воспоминания вчерашнего дня. Сначала он испытал легкое удивления, встретившись в торговом центре с улыбающейся и вполне себе цветущей Мариной Савелян. В то время как по Янкиной версии она должна была в дерьмо исстрадаться. Да, в обществе люди носят маски, но глазами не обманешь. В Маринкиных не было ни грамма тоски и скрытой грусти. Она сама его втянула в разговор. Много шутила и, в конце концов, переключилась на главную тему. Рассказала о родне, которая прилетела к ним из Турции — матери, тетке и… Янкином жених.

Его Янки. Его солнечной девочки. Искренней и простодушной. Неспособной на фальшь и притворство.

Впустил ее в себя, а она там все разбомбила.

Раньше слышал метафорическое словосочетание «разбитое сердце». У него после Янки раздроблены и смешаны с кровавым месивом кости.

Как увидел ее вчера с этим турком, ее руку в его ладони, Земля вертеться перестала.

— Пожалуйста, Денис… Пожалуйста… Прости…

Неосознанно трет ладонью глаза, потому что жжет их. Сука, палит нещадно.

Не находит для Шахиной ни единого слова. И ее слушать больше нет желания. Не может ни видеть ее, ни слышать пленивший его когда-то своей глубинной голос.

Медленно развернувшись, Рагнарин заходит обратно в квартиру. Янка несется следом. Какой-то толчок дает ему команду обернуться, поймать ее отчаянно несущееся тело руками. Остановить на расстоянии от себя. Чтобы не приближалась. Не касалась.

— Стой.

Но стоять Янка не желает. Ее разрывает эмоциями.

— Ты же мне ничего не обещал, — выдыхает она, опаляя Рагнарина лихорадочным блеском своих ярких и бездонных голубых глаз. — А я… Я, должно быть, все-таки плохо понимаю вашу культуру.

— В нашей культуре, так же как и в вашей, наличие жениха много значит, — жестко высекает он.

— Но люблю я тебя, Денис. А ты… — несмело пробирается в самую душу. — Ты меня любишь? Скажи, Денис? Пожалуйста, скажи, иначе я умру…

Есть вещи, которые необязательно озвучивать. Их чувствуешь. Разве поступки не красноречивее слов? Он подпустил ее так близко, как никого прежде. Он все делал для нее. Каждый свой день планировал, учитывая ее интересы.

— Сама подумай, — тихо произносит он, глядя ей в глаза.

Она понимает, конечно. И начинает плакать.

— Прости, пожалуйста… Прости…

— Не плачь, Янка. Не плачь. Выдохни. И успокойся. Ни к чему все эти разговоры теперь. Выбор сделан, — после этих его сухих слов образовавшаяся тишина буквально оглушает.

Ее большие голубые глаза распахиваются шире и смотрят с таким ужасом, словно у него выросла еще одна голова.

А он спокоен. Внешне, конечно.

Внутри — разрыв по аортам. В тонкие нитки их. Кровь в голове шумит так, что плохо разбирает звуки извне.

— Я вызову тебе такси.

— Мне уйти? — спрашивает и отчаянно мотает головой, словно гоня из головы эту мысль.

Но Рагнарин с холодной яростью втрамбовывает ее обратно.

— Машина будет через пятнадцать минут. Можешь пока собрать вещи. Там, на втором этаже что-то осталось. И в ванной.

Поникая, Янка затыкает ладонью рот. Тяжело дыша, делает несколько шагов назад, не отрывая глаз от расплывающегося силуэта мужчины. Захватывая воздух, словно астматик, сминает второй пятерней ворот свитера.

В центре ее сердца обнаруживаются застрявшие с вчерашнего дня осколки. И когда безжалостный кулак реальности затискивает чувствительную мышцу пальцами, ее пропускает через них — сразу в фарш.

— Я не буду ничего забирать. Можешь выбросить.

— Как скажешь.

Утирая слезы, возвращает себе способность видеть. Собирается с силами, словно перед последним боем.

— Только не прощайся, — прижимая к груди дрожащие ладони, изображает на языке жестов то, что Рагнарин понимает без каких-либо знаний техники. — Ничего больше не говори, пожалуйста.

Он не говорит.

Даже если бы хотел, уже не может.

* * *

Дома, как назло, в гостях оказываются Йигит с матерью.

— Ой, ну, наконец-то, — выпаливает родственница, встречая Яну ехидной улыбочкой. — А что это мы такие кислые? Никак провалила свой экзамен наша принцесса?

— Я плохо себя чувствую, тетя Барчин.

— С чего бы это? Молодая, здоровая девка. Ишь… нахваталась московских манер, — размахивает руками. — Ты давай, не придуривайся. Если что, обед мы с Натальей и без тебя приготовили. Помогать не нужно.

Девушка на ее критические замечания совсем не реагирует. Потому как не трогает душу. Не задевает. Сейчас, вероятно, ничего не способно задеть.