– Некоторые из них отражают то, что чувствуют многие люди… – И Анжелина умолкла под ледяным взглядом Селесты.

– Я уверена, что не знаю ни единой женщины, которая чувствовала бы нечто в этом роде. – Селеста явно не собиралась оставить эту тему в покое. – Подобные фантазии насквозь фальшивы. – Она повернулась к Мод, совершенно не замечая покрасневшего лица и широко распахнутых глаз Пруденс. – Миссис Далгетти, я уверена, что вы с вашими литературными познаниями и вкусом вашего мужа разделяете это мнение? Девушки вроде Флоры Латтеруорт, к примеру, могут… Но она в Хайгейте недавно; у нее, у бедной девушки, торговое происхождение – конечно, она с этим ничего поделать не может, как не может и изменить это.

Миссис Далгетти встретила взгляд Селесты и ответила совершенно откровенно:

– Вообще-то, мисс Уорлингэм, роман «Тайна леди Памелы» напомнил мне мою собственную юность. И мне он очень понравился, я читала его с удовольствием. Кроме того, я считаю, что он очень хорошо написан – без претензий и с хорошим знанием дела.

Пруденс жутко покраснела, до корней волос, и уставилась в пол.

– Бог ты мой! – решительным, категорическим тоном произнесла Селеста, давая всем ясно понять, что хотела бы выразиться гораздо менее цивилизованным образом. – Какой ужас!

Шоу вернулся с бокалом Веспасии, полным кларета, и она взяла его у него, кивнув в знак благодарности. Он поглядел на всех, осмотрел с головы до ног и заметил, какое красное лицо у миссис Хэтч.

– Пруденс, с тобой все в порядке? – спросил он более с сочувствием, нежели с тактом.

– Ах! – Она нервно подскочила и с тревогой посмотрела на него, встретив его озабоченный взгляд. И покраснела еще сильнее.

– С тобой все в порядке? – повторил он свой вопрос. – Может, тебе лучше удалиться ненадолго, может, прилечь?

– Нет-нет, я совершенно… ох! – Она громко всхлипнула. – Ох, боже мой!

Эймос Линдси приблизился к ней сзади, посмотрел на Шоу, потом взял ее под руку.

– Пойдемте, моя дорогая, – тихо и мягко сказал он. – Вероятно, вам нужно на свежий воздух. Позвольте мне вам помочь. – И не дожидаясь, пока она на что-то решится, Линдси вывел ее из толпы гостей и повел к двери, а затем куда-то во внутреннюю часть дома.

– Бедняжка, – тихо сказала Анжелина. – Они с Клеменси очень любили друг друга.

– Мы все ее любили, – добавила Селеста и на минуту тоже уставилась взглядом куда-то вдаль или в собственные воспоминания, и на ее лице отразились грусть и боль.

Шарлотта задумалась, в какой мере ее привычки домоправительницы, ее резкость и презрительно-снисходительное отношение к людям были для нее способом справиться с этой утратой – утратой не просто племянницы, но, возможно, предмета любви и заботы, которого ей так не хватало все эти годы и которого она была лишена. Она, вероятно, любила в свое время своего отца, обожала его, была ему благодарна за прекрасные условия жизни – роскошный дом, платья, слуги, высокий социальный статус; но и ненавидела его за все, чего была лишена во имя исполнения дочернего долга.

– Я имею в виду нашу семью, – добавила Селеста, глядя на Шоу с внезапно возникшим отвращением. – Это кровная связь, которую никто другой понять не может, в особенности в семье с таким наследием и такими давними традициями, как в нашей. – Шоу скривился, но она не обратила на это внимания. – Я никогда не перестану благодарить Бога за те блага, которые Он нам даровал, и за ту ответственность, которая из них проистекает. Наш дорогой отец, дедушка Клеменси, был одним из великих людей нашего мира. Мне кажется, что за пределами нашей семьи, кроме тех, кто унаследовал его кровь, только Джозайя действительно понимает, каким замечательным человеком он был.

– Вы совершенно правы, – резко сказал Шоу. – Я и впрямь никогда не понимал этого, да и сейчас тоже… По-моему, это был самоуверенный, деспотически-властный, напыщенный и чудовищно эгоистичный старый ханжа…

– Да как вы смеете! – Селеста пришла в ярость. Ее лицо приобрело лилово-пурпурный оттенок, она вся затряслась, бусинки на груди запрыгали и заискрились в свете канделябров. – Если вы немедленно не извинитесь, я потребую, чтоб вы покинули наш дом!

– Ох, Стивен, действительно… – Анжелина нервно переступила ногами. – Вы слишком далеко заходите, знаете ли. Это непростительно. Папа был настоящий святой!

Шарлотта тщетно пыталась придумать, что сказать, что угодно, лишь бы разрядить эту ужасную обстановку. Про себя она уже решила, что Шоу, скорее всего, прав, но ему не следовало говорить это здесь и сейчас. Она все еще судорожно искала подходящие слова, когда на помощь пришла тетушка Веспасия.

– Со святыми редко удается легко ужиться, – сказала она в полнейшей тишине. – И труднее всего приходится тем, кому выпало общаться с ними ежедневно. Я не то чтобы считаю, что епископ Уорлингэм непременно был святым, – добавила она, видя, как потемнело лицо Шоу, подняла руку в элегантном жесте, и выражения ее лица оказалось достаточно, чтобы готовые возражения застыли у него на губах. – Однако, несомненно, это был человек твердых убеждений – а такие люди, видит Бог, всегда вызывают противоречивое к себе отношение. Кому это нужно, чтобы вся нация состояла из овец, с готовностью блеющих, выражая свое согласие со всем, что им говорят?

Шоу уже успокоился, а Селеста с Анжелиной, кажется, решили, что это была похвала в адрес их родителя. Шарлотта же ухватилась за первую пришедшую в голову мысль и разразилась комплиментами Селесте за то, что лилии были столь удачно расставлены на столе, а не положены на гроб.

– Великолепные цветы, – глупо и бессмысленно повторяла она. – Где вы достали такие прелестные?

– О, мы их сами выращиваем, – вмешалась Анжелина, облегченно выдохнув. – В оранжерее, понимаете? Они требуют огромного внимания и заботы… – И она пустилась в длинные объяснения, подробно рассказывая, как их сажать, удобрять и вообще о них заботиться. Все слушали ее с чувством глубокой благодарности за эту передышку в обмене неприятными репликами.

Когда Анжелина наконец выбилась из сил, все разошлись, бормоча вежливые слова и притворяясь, что увидели кого-то знакомого. Шарлотта обнаружила, что снова оказалась рядом с Мод Далгетти, а затем, когда отправилась посмотреть, не пришла ли в себя Пруденс, то оказалась перед Джоном Далгетти, и ей пришлось выслушать его рассказ о последней статье по проблеме свободы слова, которую ему пришлось рецензировать.

– Это один из самых святых принципов цивилизованного человека, миссис Питт, – завил он, наклоняясь к ней с напряженно-сосредоточенным лицом. – Но трагедия в том, что на свете существует слишком много людей вроде бы с добрыми намерениями, но невежественных и всего боящихся, кто хотел бы навсегда оставить нас в оковах старых идей и понятий. Возьмите, к примеру, Куинтона Паскоу. – Он чуть кивнул в сторону Паскоу, желая увериться, что Шарлотта понимает, о ком идет речь. – Добрый человек, в своем роде, но приходит в ужас от любых новых идей. – Далгетти взмахнул рукой. – Это не имело бы никакого значения, если бы он таким образом ограничивал себя одного, но он желает запереть умы всех в границах того, что считает самым лучшим для всех нас. – Его голос гневно возвысился при одном только упоминании подобного стремления.